Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

– Дурной сон? – спросил Кайсы без особого интереса или жалости.

– Обычный.

– Он тебе снится? – Кайсы приблизил узкое, породистое лицо, всмотрелся в глаза Федора, будто на их дне мог разглядеть остатки кошмара.

– Его глаза…

– А мне повезло. Он ни до меня, ни до Сони не добрался. Мало в ней было серебра.

– В Айви много.

– Знаю. Уже который год об этом думаю. О том, что оставил его с ним такую… с серебром.

– Так почему не вернулись? – Федор стер стекающий по лбу ручеек пота.

– Побоялся, что меня все это, – Кайсы сделал неопределенный жест рукой, – затянет, вот как тебя, что осяду я на Стражевом Камне. А я, Федор, ветер. Мне долго на одном месте нельзя. Только Соня могла меня удержать.

– Я один в Чернокаменск поеду? – спросил Федор.

– Со мной. – Кайсы мотнул головой. – Без меня тебе не добраться. Сегодня и пойдем, а то, смотрю, засиделся ты тут. Пора! Я все дела решил, все уладил. Давай, Федор, умывайся, одевайся да к столу выходи. За завтраком поговорим.

Несмотря на ранний час, баба Груня уже была на ногах, в печи жарко полыхал огонь, пахло жареным салом и яичницей. Завтракали молча, Кайсы заговорил только после второй чашки чаю:

– Звать тебя отныне Игнат Вишняков. Документы я тебе справил новые, лучше старых. Сейчас мы космы твои сострижем да бороду сделаем поинтеллигентнее, а то ты, Игнат, страшный, что тот леший.

– Сам же велел ему не стричься, – беззлобно проворчала от печи баба Груня.

– Велел, потому что не знал тогда еще достоверно, как ему нужно будет выглядеть. А теперь знаю.

– Меня больше не ищут? – спросил Федор.

– Нет. – Кайсы хитро усмехнулся. – Тебя уже нашли, Игнат. Выловили твое тело из реки третьего дня.

– Мое тело?..

– Ну, ясное дело, не твое, но в твоей одежде, на тебя похожее. Думаешь, кому-то интересно с покойником, столько дней на дне пролежавшем, разбираться? Раз похож и в одеже каторжной, значит, ты и есть. Все, закончился земной путь каторжника Федора Шумилина.

– А кто там?.. Чье тело? – Не хотел он свободы любой ценой.

– Бродяга. – Кайсы равнодушно пожал плечами. – Да ты не бойся, Игнат, никто его не убивал. Сам преставился. Мы с тобой потому так долго здесь отсиживались, что тело мне нужно было найти подходящее, чтобы и ростом, и цветом волос, и возрастом совпало. Нашел, как видишь.

– А глаз?

– А глаза рыбы выели, мил-человек. От лица там мало что осталось. Да ты не кривись, не кривись. Благодаря этому бродяге ты теперь свободный человек. Не граф, конечно, зато живой. Наелся? Так пойдем, буду в порядок тебя приводить.

С ножницами и бритвой Кайсы управлялся с ловкостью заправского брадобрея, и Федору вдруг подумалось, а есть ли вообще умения, которыми этот удивительный человек был бы обделен?

– Готово дело! – сказал наконец Кайсы и сунул в руки Федора осколок зеркала. – Полюбуйся!

Любоваться было нечем. Федор, уже несколько лет не видевший своего отражения, мужчину в зеркале не узнал. Это был незнакомец с потухшим взором, ранней сединой в волосах, болезненно худой, с безобразным шрамом через всю левую половину лица, скрыть который не могла даже борода. Федор смотрел на этого мрачного чужака с горечью и думал, а нужен ли он вот такой, покореженный, Айви, не испугается ли она, не оттолкнет ли.

– Она тебя выбрала, – послышался за спиной голос Кайсы. – А выбор такой женщины – это навсегда. Ты просто вернись живым, Игнат, а там вы уж как-нибудь решите, как жить дальше. Сообща решите.

Федор не успел ничего ответить, потому что Кайсы ушел, оставил его наедине с собственными мыслями и незнакомцем в зеркале.

Уходили из деревни так же, как и пришли, глухой ночью. Шли трясиной, чье мрачное присутствие Федор теперь ощущал в полной мере по зыбкой дрожи под ногами, по голодным всхлипам, по смрадному гнилому дыханию. Здесь, в трясине, тоже жила некая темная сила, не такая древняя, как Желтоглазый, но более осторожная, терпеливо дожидающаяся своего часа. Заблудившийся, измученный путник – вот ее добыча. Заманить, обмануть кажущейся незыблемостью, а потом легонько подтолкнуть к прикрытой травой бездне. Но с такими, как Кайсы и Федор, эта темная болотная сила не спешила связываться, наверное, почувствовала в них достойного противника, а не беспомощную жертву. А может, просто была недостаточно голодна. Но на прощание она все-таки позвала, коснулась Федорова плеча тонкой осиновой веткой. Он обернулся и увидел два мерцающих огня, только не желтых, а зеленых. Кайсы тоже оглянулся, и Федор не стал спрашивать, чем поманила его трясина. На мгновение его смуглое лицо проводника окаменело, а потом губы скривились в презрительной усмешке. Кайсы, так же, как и Федор, знал о существовании темных, чуждых человеку сил.

До Чернокаменска добирались долго. Пусть беглый каторжник Федор Шумилин и числился мертвым, но рисковать им не хотелось. Особенно сейчас, когда встреча с родными так близка. Передвигались большей частью ночами, днями отсыпались где придется: в чистом поле, зарывшись в стог прошлогоднего сена, в сараях, встречающихся по ходу деревень, временами, очень редко, в постоялых дворах. У Кайсы водились деньги, и, судя по всему, немалые, но он старался избегать ненужных трат, так что промышляли они охотой, мылись в реках и лесных ручьях и не отказывались от случайных заработков, если кому-то из крестьян была нужна помощь двух крепких мужчин. В отличие от Федора, мрачного и нелюдимого, Кайсы умел договариваться с людьми. Имелась и такая способность в длинном списке его талантов. Его обаяния хватало даже на то, чтобы случайные знакомые переставали с тревогой и опаской коситься на Федора, а через некоторое время, кажется, и вовсе забывали о его существовании. Федора это равнодушие вполне устраивало. Все его мысли были об Айви, об их скорой встрече. Каждая ночь, проведенная в пути, делала эту встречу все более долгожданной, все более реальной. А днем, укладываясь спать, он мечтал только об одном, о том, что Айви сможет дотянуться до него во сне.

И она услышала его невысказанные мольбы. Чем ближе был Чернокаменск, тем длиннее становились их переходы. Они шли уже не столько ночью, сколько днем.

– Тебе нужно привыкать к людям, – сказал Кайсы однажды, когда они сидели на привале. – Не им к тебе, Игнат, а тебе к ним. Они видят в тебе калеку, возможно, урода, но они тебя не боятся, скорее жалеют. Особенно бабы. Бабы, они всегда жалостливее.

Федор хотел сказать, что не нужна ему их жалость, но промолчал, зная, что на любое возражение у его спутника найдется аргумент.

– Не дичись, – продолжал Кайсы. – Забудь, что ты был графом. Забудь, что ты был каторжником. Думай о том, что тебя ждет. О своей новой жизни думай.

И Федор думал. Каждую свободную минуту думал. Вспоминал, какой была его Айви, представлял, какой стала за годы разлуки. И однажды ночью судьба смилостивилась…

…Он сидел на растрескавшемся черном валуне на дне Нижнего мира, с закрытыми глазами, чтобы не видеть нескончаемый хоровод из истлевших тел, когда его щеки коснулось что-то нежное, невесомое. И застывшее пространство всколыхнулось, словно от легкого сквозняка. Или от взмаха крыла пролетевшей рядом ласточки. Федор вскочил, раскрыл глаза, волчком закружился на месте, выискивая, высматривая свою Айви.

Ничего… Лишь стремительная тень на белом фоне вечно полной луны да крошечное перышко на раскрытой ладони.

Федор не плакал все эти годы потерь и лишений. Не плакал, когда гнил заживо в тюремной камере, когда от каторжного труда гудели натянутые, словно канаты, жилы. Когда сосновая ветка сделала его слепым на один глаз, он лишь равнодушно пожал плечами. А сейчас, глядя в черное ночное небо, он заплакал. Слезы катились по щекам, падали на мертвое озерное дно и с тихим шипением испарялись. Это были слезы облегчения, чувства, о существовании которого Федор почти забыл.

Он так и проснулся с лицом, мокрым от слез, со сжатой в кулак рукой. Чтобы разжать онемевшие пальцы, ему потребовалось время. Когда наконец у него получилось, он увидел на своей ладони перышко, черное ласточкино перышко – весточку от Айви. До Стражевого Камня оставалось два дня пути.

Шли без остановок, без передышки. Если бы не Кайсы, Федор бежал бы бегом, но проводник не позволил:

– Успеешь. Береги силы, Игнат.

Теперь он называл Федора исключительно Игнатом, и Федор почти привык к своему новому имени. Как привык он и к мысли, что скоро, очень скоро, окажется дома. Он и сам не понимал, когда Чернокаменск стал его домом, но так уж вышло: он спешил домой, к любимой женщине.

Наверное, надо было подумать о том, что отныне у него другая внешность, другое имя и совершенно другая жизнь, что от Федора Шумилина осталось одно только нутро, да и то было выжжено почти дотла, и ко всему этому нужно будет как-то приспосабливаться, перекраивать их общее с Айви будущее. Возможно, им придется уехать из Чернокаменска, не слишком далеко, так, чтобы сохранилась невидимая связь с озером. А может, ему придется всю оставшуюся жизнь прятаться на Стражевом Камне, если Айви не сможет жить без этой темной связи с Желтоглазым. Он был ко всему готов, вот только думать об этом здраво, планировать пока ничего не мог. В мыслях Федора был лишь его вчерашний сон, и с черным ласточкиным пером он не расставался ни на миг.