Алина Лис - Школа гейш

Как в сказках.

– И переоденешься тоже. – Тануки упал на четвереньки и зашарил под столиком, куда отлетела сережка. Мгновением позже он вскочил, победно потрясая добычей.

– А ну намыль-ка голову, Мия-чан, – велел он. – Постригу тебя в монахи.

Утром следующего дня «квартал ив и цветов» через ворота покинули двое. Рядом с низеньким толстым монахом шагал юный послушник в скромных серых одеждах. Выскобленный почти до зеркального блеска незагорелый череп юноши намекал, что тот принял постриг совсем недавно. Лицо его было вымазано в саже, словно он чистил переносную жаровню от копоти, а потом так и не удосужился умыться. Тем не менее по-девичьи нежные черты невольно притягивали к себе взгляд даже под слоем грязи.

– Что, монах? – гоготнул стражник на входе в квартал. – Никак наших девок ходили тискать? Так-то ты следуешь учению?

– Вовсе нет! Мы провели здесь ночь с самыми благими намерениями, – жарко возразил толстяк. – Сей юноша плохо представляет, как коварны и опасны могут быть женщины. Я обязан был показать ему соблазн, чтобы при встрече он узнал его в лицо.

Стражник заржал и высказал непристойное предположение, как именно монах знакомил послушника с опасностью, проистекающей от женского рода. Лицо юноши под сажей заалело, он опустил взгляд и уставился на грязную лужу за стеной.

Монах воздел палец вверх и надулся от важности:

– Сразу видно, как мало знаешь ты об учении Будды, мой друг. Значимо не само действие, но неомраченное состояние ума, в котором его совершаешь. Клянусь своим завтраком, что нынче мой ум не был искажен страстью, когда я касался женщины. А ежели так, то это и не нарушение вовсе.

Мия слушала его и переминалась, внутренне обмирая от ужаса. Ей казалось, что на них все смотрят. Что вот-вот ее узнают, несмотря на обритый череп и мужскую одежду. Как раздастся над ухом крик «держи беглую», и что тогда?

Самураю скучно, хочется поболтать, но отчего медлит Дайхиро? Почему продолжает благодушно препираться с караульным, а не пошлет его десятой дорогой и не уйдет? Боится вызвать подозрение излишней спешкой?

Вот он – выход, такой близкий и недоступный.

Она бросила умоляющий взгляд на тануки, но тот его как будто не заметил.

И тут раздалось уже знакомое «смир-р-рно!» Распинавшийся стражник оборвал свою речь на полуслове и вытянулся.

Сквозь ворота хромал зловредный вчерашний лейтенант.

Мия съежилась, втянула голову в плечи, ощущая себя голой, несмотря на одежду. Вот-вот лейтенант глянет пристально на ранних пташек и заметит под мешковатым кимоно туго забинтованную девичью грудь или еле заметный свежий шрамик на мочке уха.

Лейтенант смерил монаха и послушника осуждающим взглядом.

– Чего встали? Пошли, пошли отсюда! С-служители Будды… – И, утратив интерес, повернулся к караульному: – И это – воин сёгуна? Надежда и опора Оясимы?

Тануки и Мия резво припустили через открытые ворота под вопль хромого лейтенанта: «Ну кто так стоит? Живот втяни!»

Дорога из столицы слилась для Мии в одно сплошное мельтешащее пятно. Запомнился только постоялый двор, где тануки договаривался с владельцем подводы, чем вызвал изрядное недоумение и самого купца, и других путешественников. Дороги Оясимы неспокойны, но кто станет грабить монахов? Денег у них нет, а убийство святого человека серьезно отягощает карму.

Перед тем как покинуть столицу, оборотень сунул сережку Мии в седельную сумку почтового курьера и вслух пожелал стражникам долгих поисков.

Потом были три дня пути. Ветер гнал по дороге лепестки отцветшей сакуры, швырял Мие под ноги. Всего три недели назад девушка проделала этот же путь от Идогамы до Тэйдо вместе с другими майко в скрипучей телеге. Тогда ею владел страх, надежда и смирение перед грядущей участью.

Сейчас Мия шла пешком – место на самой подводе стоило денег. И снова ощущала кипучую смесь надежды и страха, но теперь в ней не было обреченности или смирения. К добру или к злу, но Мия сама выбрала свою судьбу. И какой эта судьба ни окажется, винить будет некого, кроме себя.

Идогама запомнилась запахом моря, соли и свежей рыбы. Они провели в ней двое суток, снимая комнатку в крохотной таверне недалеко от порта. Тануки весь день носился по городу, договариваясь с контрабандистами, а Мия просто жила.

По утрам она ходила смотреть, как рыбацкие лодки возвращаются с уловом – черные силуэты на фоне розового неба, а ночами слушала через тонкую дощатую стенку тяжелые и сонные вздохи океана. Зимние шторма уже отбушевали, дракон дремал, лишь иногда приподнимая голову в клочьях седой пены.

«Я счастлива», – неожиданно призналась себе девушка.

Мир обязанностей, норм и строгих правил, мир определенности, безопасности и покорности остался позади. Впереди ждала неизвестность, а сейчас были краткие мгновения безвременья на границе «вчера» и «сегодня». И в этом безвременье, когда прошлое уже умерло, а будущее еще не родилось, когда рядом верный друг, а перед глазами весенняя Оясима во всем ее живом дышащем многоцветье, Мия была счастлива.

– Я нашел тебе капитана, Мия-чан, – небрежно объявил тануки вечером третьего дня, заталкивая в себя вторую порцию жареного риса.

– Правда?

Она почти расстроилась при этом известии. Было ясно, что безвременье не может продлиться долго. И все же так хотелось, чтобы еще немного…

– Правда. Хитрый, сволочь, но удачливый. Знает все рифы и патрульные корабли. Десять лет возит контрабанду и ни разу не попался. Его джонку строили под заказ специально для этих делишек, так что в ней полно тайников и ящиков с двойным дном. – Тануки хихикнул. – Я выкупил для тебя один. Дай обещание, что не будешь покидать его без нужды.

– Три недели в ящике?

– Две, если повезет. – Дайхиро взглянул на ее несчастное лицо и смилостивился: – Ладно, иногда можешь выходить. Но ненадолго. Капитан – глазастая скотина и, как поговаривают в кабаках, большой охотник до женщин.

Мия вздохнула и огладила темный пушок на голове. Волосы и брови отрастали с какой-то пугающей скоростью. Приходилось брить их чуть ли не каждый вечер, иначе вся ее маскировка грозила полететь в Дзигоку. И так девичье очарование нет-нет, да и проглядывало сквозь мужскую прическу и одежду, несмотря на синяки, которые она старательно рисовала каждое утро под глазами.

– Обещаю, – покорно произнесла она.

А потом обхватила оборотня, зарылась лицом в пушистую шубку, вкладывая в этот жест всю свою грусть по поводу неизбежного расставания и будущую тоску по другу.

– Не плачь, Мия-чан, – голос Дайхиро дрогнул, – Будда даст, еще увидимся. Передавай привет самханскому прихвостню.

Джонка называлась «Ночная лисица» и в полном соответствии с названием отходила от причала в полночь. В темноте Мия не разглядела лица капитана, но он показался ей огромным и страшным. Она робко поздоровалась в ответ на приветствие, стараясь сделать голос грубее, и ойкнула, когда мозолистая лапища охватила ее пальцы в болезненном рукопожатии.

В слабом свете тайного фонаря девушка спустилась за капитаном в тесный, затхлый трюм. Владелец корабля показал, как раздвигаются доски, освобождая нишу между каютами, темную и пыльную.

Да уж, путь к новой жизни не был усыпан розами.

«Это – плата, – подумала Мия, ввинчиваясь в узкую щель. – За свободу. За отсутствие еженощных унижений».

Не многие вещи в этом мире даются нам даром. За остальные приходится расплачиваться.

Мия согласна платить.

Тесное пространство внутри тайника заставило ее вспомнить, как они с Джином прятались от самураев наместника, и на душе потеплело.

Это будет нелегко – провести здесь две-три недели, но Мия вытерпит.

Заскрипели весла, в борт плеснула вода. «Ночная лисица», не зажигая огней, отходила от берега, унося Мию навстречу новой жизни.

Японская мера длины. Одно дзё равняется примерно трем метрам.

Праздник любования цветами (япон.).

Ху (кит.) – лиса.

Согласно мифу, каждые сто лет у кицунэ вырастает еще один хвост. Чем старше лисица и чем больше у нее хвостов, тем могущественнее она. Максимальное количество хвостов – девять.

Ритуальные ворота, устанавливаемые перед святилищами.

Японский аналог ада, обиталище демонов.