Карина Демина - Изольда Великолепная

Но правила есть правила.

И дамы рассаживаются на низенькие скамейки, раскрывают веера. Кавалеры испепеляют друг друга взглядами, не забывая, впрочем, раскланиваться. В раструбах кружевных манжет трепещут тонкие пальцы. Слепят шитьем и камнями наряды певцов, и наша светлость поневоле проникается серьезностью действа.

Это вам не копья ломать. Творцы выступают.

Один за другим. Когда успешно, когда не слишком.

И я постепенно начинаю скучать. Зевать нельзя – обидятся ранимые души. Сочинят потом чего-нибудь разэтакого… аллегоричного. Потому и слушаю о любви… о цветах… о любви… снова о цветах… о любви в цветах. И цветах, любовь рождающих.

Тихонько толкаю мужа, чтобы не заснул, а то взгляд уже стеклянный слегка, видать, любовью пронзенный, той, которая из ока в око, а оттуда и в печень скачет, наверное, чтобы дальше до сердца путь прогрызть. Кровожадная она у них тут.

Объявляют перерыв. И Тисса спешно – пожалуй, чересчур спешно – покидает цветочный трон. Она кланяется, пунцовея под взглядом Кайя, а тот смотрит и смотрит.

Оценивает. Взвешивает. Выносит вердикт.

– Леди Тисса, я должен вам сообщить…

…пренеприятнейшее известие…

– …что принял решение о вашем замужестве…

…таким тоном только о смерти близкого родича объявляют…

– …и, как ваш опекун, в самое ближайшее время подпишу договор о намерениях. После чего вы перейдете под опеку вашего будущего супруга, тана Атли.

Вот теперь мне хочется пнуть его всерьез. Тисса не вещь, чтобы вот так передавать из рук в руки, по договору. Я сама его подписывала, но хотя бы знала, на что соглашаюсь. Почти знала.

Формально выбор-то имелся.

А Тисса становится уже не красной – белой как полотно. В глазах – тоска. Губы дрожат. Того и гляди расплачется от близости обретения простого женского счастья.

– Идем. – Я беру ее за руку, и Тисса идет, вернее бредет, глядя исключительно перед собой.

Я наливаю ей яблочного сока – вина боюсь, ибо вдруг напьется еще с такой-то радости, а Прекрасным Дамам буянить недозволительно, – и заставляю выпить.

– Все не так плохо. Урфин – очень хороший человек. Порядочный. Умный, добрый, заботливый…

– …и красивый, – с каким-то странным выражением говорит она.

– И красивый. – Нашей светлости не верят. Я бы сама не поверила после такого оглашения. Тут тебе сонеты о высоких эмоциях, а потом раз – и замуж. Причем согласие твое, что характерно, не требуется. – Приглядись к нему получше.

Она рассеянно кивает, касаясь цепочки, которую носит, трижды обернув вокруг запястья. Сейчас красоты в этом импровизированном браслете нет, подозреваю, что Тиссе он видится кандалами, которые привязали ее к человеку чужому и заочно неприятному.

– Вы… не волнуйтесь, пожалуйста. – Тисса все-таки находит силы улыбнуться. – Я знаю, в чем состоит мой долг. И не доставлю беспокойства вашей светлости.

Очень хотелось бы, но интуиция подсказывает, что самые благие намерения лимит прочности имеют.

– Их сиятельство – достойный человек, и я уверена, что он будет мне хорошим мужем. И… мне очень жаль, что вчера он оказался недостаточно благоразумен. Я умоляю вас простить его.

Так, уровень гражданской ответственности в отдельно взятой голове запредельно высок. Настолько высок, что, не испытывая к Урфину любви, она меж тем его защищает.

Ну, чувство долга лучше чем ничего.

– Их сиятельство я простила. Давно и за все сразу. И он действительно не так страшен, как тебе сейчас кажется. Дай ему шанс.

Вежливый реверанс: мое пожелание принято, учтено и будет исполнено со всем рвением. Что ж, я хотя бы попыталась. Но меня все же интересует один вопрос:

– Тисса, а разве это на руке носят?

Коснувшись цепочки, Тисса отвечает, хотя и не слишком охотно:

– Нет, но… дары любви нельзя не принять. Только их делают замужним женщинам, которым прилично носить открыто.

– А тебе?

– От моей репутации и так немного осталось, ваша светлость.

Понятно. Не надеть нельзя. И надеть нельзя.

А красивый жест теряет всю красоту.

Неужели Урфин не знал? Знал. Но в очередной раз не дал себе труда подумать.

Он появляется, когда герольд объявляет о продолжении суда. Их сиятельство явно нездоров, с лица слегка сероват. И эта очаровательная синева под глазами. Лежал бы уже.

Урфин и ложится, на пол, вернее на ковер, у ног нашей светлости, сунув под спину пяток подушек. И поскольку действие это не вызывает особого ажиотажа, я делаю вывод, что рамки приличий соблюдены. Пяток кавалеров тут же следуют примеру. Но позы их манерны, подозреваю, из-за несколько неудобных для валяния нарядов. Урфин-то одет просто. Предусмотрительный он, паразит этакий.

А выступление продолжается. И пред очами Прекрасной Дамы – еще немного, и наша светлость станет изъясняться исключительно возвышенным образом – предстает Гийом.

Я сперва его и не узнала без доспеха. Подумаешь, еще один бледноликий юнец с затуманенным взором и лютней, увитой шелковыми ленточками. Но Кайя моментом вышел из полусонного состояния, и я пригляделась получше.

Не юнец. Выглядит молодым.

И хорошо, скотина этакая, выглядит. В духе романтизма. Локоны водопадами. Строгий черничного цвета камзол подчеркивает мечтательную бледность лица. Глаза блестят, как у заядлого наркомана. И лоб перевязан… А это вдруг с чего? Он же в шлеме был. Или ударная волна до разума достучалась?

– Прошу у прекрасных дам прощения, что голос мой лишен былой силы. И лишь желание служить той, что ныне владеет сердцами, подвигло меня предстать здесь…

Как-то нехорошо потемнел мой супруг. Но с места не сдвинулся и внешне вовсе не изменился.

А Гийом тронул струны и запел.

Лишен былой силы? Даже у меня от этого проникновенного баритона мурашки по спине бегут.

Почему у меня ощущение, что это выступление состоялось ну очень не вовремя?

На него смотрят все. А я – на Тиссу.

Ей шестнадцать… или около того.

Ее приперли в угол с этой свадьбой, и в крайне унизительной форме.

А тут романтичный герой и с душевной песней. Ох, чует наша светлость, что надо бы героя этого услать, да подальше. Интересно, здесь нет какой-нибудь войны? Не то чтобы я желала Гийому смерти, скорее уж не желала, чтобы моему другу причинили боль.

Струна сорвалась с нервным звоном. И дамы разразились аплодисментами. Кавалеры тоже, но чуть более сдержанно.

– Быть может, – обратился Гийом с поклоном, – ваше сиятельство и здесь примет мой вызов? Вчерашняя победа многих впечатлила.

– Воздержусь, – Урфин и головы не поднял, – ибо не обучен. Лучше уж вы спойте. Поете вы явно лучше, чем деретесь.

Ну вот что за мальчишество! Так, Иза, раненых пинать нельзя.

Даже если очень хочется.

– Исключительно по вашей просьбе.

Зря он это… но Гийома уже не остановить.

Кайя странно спокоен. Я бы сказала – подозрительно. Наверное, война все-таки есть… а если нет, я бы начала, чтобы Гийома спровадить, раз уж ему при дворе так тесно.

Сонет красивый. Проникновенный даже. Особенно некоторые строки.

А это в сторону нашей светлости реверанс. Ничего страшного. Сидим. Улыбаемся. Внемлем. Веревку и мыло пришлем позже.

Ох как тихо стало вокруг…

Гийом отвешивает поклон и удаляется гордой поступью мученика, на которого вот-вот обрушится несправедливый гнев их сиятельства. Тоже мне, знамя оппозиции.

– Нет, – шепчу, не размыкая губ. И Кайя слышит. Он клокочет от ярости, но соглашается: нельзя трогать Гийома.

Но вечер испорчен. И награда остается неврученной.

Юго шел, стараясь не выпускать из виду куцый синий плащ. Его подмывало приблизиться – вряд ли обладатель плаща соизволил бы обратить внимание на столь ничтожную личность, как Юго, – и убить.

Это легко.

Случайное прикосновение. Внезапный приступ слабости. Лестница.

Свернутая шея.

Если что, и довернуть можно.

Или заноза, обернувшаяся воспалением, а там и до черной гнили рукой подать.

Само по себе желание было иррационально, поскольку Гийом действовал в интересах Юго, и даже методы были сходными. Но вот подмывало… настолько подмывало, что Юго предпочел отвернуться и досчитать до десяти.

Синий плащ благоразумно исчез из поля зрения.

День четвертый.

Охота.

Охота – это когда охота. У нашей светлости одно желание – вцепиться в подушку и, прижав ее к персям, не отпускать. Кайя поднимает меня вместе с подушкой.

– Потерпи, сердце мое. Скоро все закончится.

Не хочу терпеть!

Постель теплая. А за окном – ветрище воет такой, что впору не в кровать – под нее прятаться. И темень стоит. Солнышко, значит, не встало, а нашей светлости уже пора.

Кони поданы. Люди ждут.

И ванна тоже. На ванну мы еще согласны, подушечку тоже отдадим… но полумеры не для Кайя. Он сам помогает мне одеться и только сейчас замечает синяки.