Анджей Земяньский - Бреслау Forever

Дорогой читатель,

Автору пришлось переместить во времени и пространстве некоторые события, имевшие место в действительности — исключительно для потребностей драматургии произведения. Это не означает, будто бы ему не известно, что и когда произошло. Изменения истории на самом деле чисто косметические.

Некоторые фамилии, использованные в книге, были выдуманы — но большая часть, это, все же, реальные люди, а так же, абстрагируясь от криминально-фантастической фабулы, это описание их истинных переживаний.

Альтбузерштрассе была небольшой, но довольно длинной улицей. Офицер крипо (криминальной полиции) шел по ней и трясся. А может, следовало бы вызвать гестапо? Попросить прислать дополнительные силы? Как? Ближайший телефон был, кажется, в аптеке на Рынке. Альберт Грюневальд трясущимися от страха руками расстегнул плащ, вынул люгер и перезарядил. Он знал, что это ему мало в чем поможет. Тем не менее, он обязан был решить это дело.

Спустя несколько лет, по улице Лацярской, ранее называвшейся Альтбузерштрассе, шел перепуганный офицер Гражданской Милиции. Следовало бы попросить помощи. Но как? Пешком, до главного управления, или до ближайшего комиссариата? Лацярская представляла собой одну большую развалину. Мищук едва мог пройти по ней. Он расстегнул дешевую куртку, которую получил из поставок УНРРА[1], вынул советскую «тэтэшку» и перезарядил. Милиционер шкурой чувствовал, что это ему не поможет. Тем не менее, он обязан был решить это дело.

В 2006 году улица Лацярская выглядела мило, поскольку, когда в детском саду по левой стороне высадили десятки деревьев, она стала единственным оазисом зелени в самом центре, возле Рынка. Славек Сташевский, офицер полиции, тем не менее, не обращал внимания на прекрасные кусты и деревья. Он расстегнул свою офигительную куртку «The North Face», вытащил Хеклер-и-Кох и перезарядил. Все же, было у него туманное предчувствие, что сам пистолет ему мало чем поможет. В связи с этим, он вынул из кармана телефон, позвонил в управление и залогинился как «свой». Ответили молниеносно.

— Мне нужна поддержка, — сказал он женщине-оператору.

— В округе есть три машины с радиосвязью. Прислать все?

— Да. А у вас там, случаем, нет никого из антитеррористической бригады?

В трубке он слышал стук компьютерной клавиатуры. Потом краткий «бип», когда оператор нацелила его с помощью Джи-Пи-Эс.

— Неподалеку есть две гражданские машины, — сообщила она. — Подослать?

— Да. И, пожалуйста, подошлите вспомогательные силы из других частей города. Это очень срочно.

— Даже так паршиво? Что происходит?

— Умоляю. Вышлите все, что только можно, на площадь Нанкера. Буквально сейчас.

Альберт Грюневальд сидел в «Швидницком Подвале»[2] со своим приятелем, ветераном первой мировой войны. Они съели обильный завтрак, теперь цедили пиво, пытаясь игнорировать толпу возбужденных посетителей. Стоял 1939 год.

Рихард Кугер, несмотря на отсутствие одной руки, умело перелистывал газету.

— Господи Иисусе! Мы начали войну с Польшей.

— Так мы их шапками закидаем.

— Ну да. Только вот я с ними уже сражался. — Он глянул на свою культю. — Что это Гитлеру в голову стукнуло?

— Что? Испания, Австрия, Чехословакия…

— Ну да, ну да. Испания, Австрия и Чехословакия. Только теперь шутки кончились. Начались поляки.

— Преувеличиваешь. Эту их маленькую страну мы попросту раздавим.

— Естественно. Но не удивляйся, когда их флаг будет развеваться над Бранденбургскими Воротами в Берлине. Вот тогда попытайся сохранить умильное выражение на лице.

Грюневальд отпил глоток пива. Замечательного, холодного, с сильным послевкусием горечавки. Находящиеся под «Подвалом» катакомбы были отличным местом для хранения этого напитка. Подземные коридоры, якобы, тянулись до самой пивоварни, расположенной над портовым каналом Одера. Только он, говоря откровенно, сомневался в этом. Из того, что ему было известно, они наверняка достигали подземелий сверхсовременного банка, построенного на углу Рынка и Соляной площади. Вроцлав вообще стал сверхсовременным городом. Модернистская революция в архитектуре была видна на каждом шагу. Все эти округлости, выгнутые окна, дома в форме преодолевающих штормы кораблей, индустриальные концепции… Было что посещать. Но пиво, к счастью, хранилось традиционным способом. В сырых, мрачных подземельях, память которых уходила в самое средневековье. Польское средневековье. Эта мысль навела Грюневальда на ход мыслей своего приятеля.

— О чем ты говоришь?

— О том, что во время силезского восстания[3] выскочил из-за угла один поляк и рубанул меня штыком. Он был слишком молод, не попал ни в сердце, ни в живот. Попал в руку. Вот только штык у него был грязный.

— Поляки всегда такие. Вечно все у них грязное.

— Слишком много газет ты читаешь. Руку мне отрезали по причине гангрены. — Кугер выцедил очередную порцию пива. — Лезвие было обмазано дерьмом. А на это уже никаких лекарств нет. Мне отрезали руку, чтобы я мог жить.

Он усмехнулся.

— А когда его схватили, он еще успел метнуть ножом в офицера. И попал в шею. Ну, что же… шею ампутировать уже невозможно. Во всяком случае, не без того, чтобы пациент умер. Так что, офицер скончался.

— А ты не преувеличиваешь?

— Слушай. Шутки и вправду кончились. Чехословакия или Австрия. Один черт. Везде победим. Но вот попробуй удержать дружелюбное выражение лица, когда они будут устанавливать свой флаг на Бранденбургских Воротах. Может ты и выживешь.

Грюневальд скривился в деланном отвращении.

— Ну уж, нет. Просто ты у нас пораженец.

— Вовсе нет. — Очередной глоток пива. — Просто я видел глаза того силезца, который напал на меня. Чистейшей воды живая ярость. Поверь мне. Они не простят.

— Но ведь это наша обычная провинция.

Кугер только покачал головой.

— Можешь уже начать тренироваться отбивать поклоны победителям. Франция, Англия, США, Советский Союз. Тут мы везде победим. Только поляки нам не простят, — повторил он в очередной раз. — Подпишут договор с дьяволом, за который заплатят всем, что у них есть. Но не простят. Этих сукиных сынов я знаю.

— А… слова.

— Ты так считаешь? Тогда вспомни-ка, откуда взялась твоя фамилия.

— О, Господи. Ну, и откуда?

— От битвы под Грюнвальдом. Кто-то из твоих предков должно быть сложил там голову. Постарайся не разделить его судьбы.