Жюль Верн - Паровой дом (пер. В. Торпакова)

«Награду в две тысячи фунтов стерлингов получит тот, кто выдаст живым или мертвым одного из главарей восстания сипаев[1]. В президентстве[2] Бомбея видели этого человека — набоба[3] Данду Панта, более известного как…»

Такое объявление могли прочитать жители Аурангабада вечером 6 марта 1867 года.

Последнее имя — ненавистное, навеки проклятое одними и втайне восхищавшее других — отсутствовало в объявлении, не так давно повешенном на стене разрушенного бунгало[4], что стояло на берегу Дудхмы.

Нижний край бумаги только что оторвала рука факира[5], никем не замеченного на этом пустынном берегу. Вместе с обрывком исчезло и имя генерал-губернатора президентства Бомбея, наместника вице-короля Индии.

На что же рассчитывал факир? Возможно, срывая объявление, надеялся, что мятежнику удастся избежать преследования и ареста? Неужели он мог подумать, что столь ужасная слава исчезнет с обрывком бумаги?

Безумная мысль! Ведь стены домов, дворцов, мечетей, отелей Аурангабада пестрели точно такими же объявлениями. Более того, пробегая по улицам города, глашатай громким голосом выкрикивал постановление губернатора. Жители самых маленьких поселков провинции уже знали, что целое состояние обещано тому, кто выдаст этого Данду Панта. Его имя, сорванное с одного объявления, облетит все президентство еще до двенадцати часов. Если известие было достоверным и набоб действительно искал убежища в этой части Индостана, то, несомненно, он вскоре будет схвачен.

Какому же чувству поддался факир, срывал одно из многих тысяч объявлений?

Конечно, чувству гнева, а, быть может, отчасти и презрения. Как бы то ни было, пожав плечами, он углубился в самый густонаселенный и бедный квартал города.

Внутреннюю часть полуострова Индостан называют Декан. Она заключена между двумя горными системами — Западными и Восточными Гатами. Обычно так именуют среднюю часть Индии, лежащую по эту сторону Ганга. Декан, что на санскрите[6] означает «юг», насчитывает несколько провинций. Одной из самых значительных является Аурангабад, главный город которой был когда-то столицей всего Декана.

В XVII веке знаменитый могольский император Аурангзеб[7] перенес свой двор в этот город, известный еще в начальные времена истории Индостана под именем Кирки. В нем жило в ту пору сто тысяч человек. В наше время при господстве англичан там насчитывается не более пятидесяти тысяч. Англичане управляют им от имени низама[8] Хайдарабада. Между тем это один из городов полуострова, наиболее благоприятный для здоровья, его до сих пор щадила азиатская холера и обходили эпидемии лихорадки — бича Индии.

Аурангабад сохранил следы своего былого великолепия. Дворец Великого Могола, возвышающийся на правом берегу Дудхмы, мавзолей султанши, любимой жены Шах-Джахана, отца Аурангзеба, мечеть — копия изящной Тадж-Махал, которая возносит ввысь свои четыре минарета вокруг грациозно округленного купола, есть и другие памятники, построенные рукой мастера и богато украшенные. Все они свидетельствуют о величии и могуществе самого знаменитого среди завоевателей Индостана, того, кто привел это королевство, присоединив к нему Кабул и Ассам, к вершинам процветания.

Хотя с тех пор, как уже было сказано, численность населения Аурангабада значительно уменьшилась, человек еще легко мог затеряться среди многообразия составлявших его племен. Факир, настоящий или мнимый, смешавшись с толпой, ничем не отличался от нее. Подобных ему тьма-тьмущая в Индии. Они образуют вместе с «сеидами»[9] секту религиозных нищих, которые просят подаяния, пешком или на лошади, и умеют потребовать его, если не подадут по доброй воле. Они не гнушаются ролью добровольных мучеников и пользуются полным доверием низших классов.

Факир, о котором идет речь, был человеком высокого роста, более пяти английских футов девяти дюймов[10], лет сорока, от силы сорока двух. В нем угадывался махрат[11], особенно говорил об этом блеск его черных, постоянно настороженных глаз, однако тонкие черты, присущие его народности, с трудом просматривались под множеством оспин, покрывавших его щеки. Этот мужчина в полном расцвете сил производил впечатление человека гибкого и крепкого. Имелась и особая примета — на левой руке недоставало одного пальца. Волосы его были окрашены в красный цвет, он ходил босиком, на голове носил тюрбан, тело едва прикрывала ветхая шерстяная рубашка в полоску, перехваченная поясом. На груди яркими красками были нарисованы символы двух принципов индуистской мифологии — охранительного и разрушительного: голова льва четвертого воплощения Вишну, три глаза и символический трезубец свирепого Шивы.

Между тем явное и вполне понятное волнение охватило улицы Аурангабада, особенно те из них, где шумела разноплеменная толпа нижних кварталов. Люди сновали там взад-вперед, выйдя из жалких лачуг, служивших им жильем. Мужчины, женщины, дети, старики, европейцы и местные жители, солдаты королевских и туземных полков, всякого рода попрошайки, крестьяне из окрестных деревень собирались группами, с жаром спорили, жестикулировали, обсуждая объявление, прикидывали возможности получить большую награду, обещанную правительством. Возбуждение царило не меньшее, чем перед колесом лотереи, где самый большой выигрыш составляет две тысячи фунтов стерлингов. Можно добавить даже, что на этот раз любой мог вытянуть выигрышный билет, и им была голова Данду Панта. Правда, требовалось особое везение, чтобы повстречать набоба, да и немалая смелость, чтобы схватить его.

Факир — явно единственный из всех, кого не прельщала надежда на получение награды, — расхаживал в толпе, время от времени останавливаясь и слушая, о чем говорят, как человек, который мог бы извлечь из этого какую-то пользу. Он не вмешивался ни в какие разговоры и не раскрывал рта, но глаза и уши его были открыты.

— Две тысячи фунтов стерлингов тому, кто выдаст набоба! — воскликнул один из толпы, вздымая к небу крючковатые руки.

— Не выдаст, — ответил другой, — а поймает, это совсем другое дело!

— А ведь и правда, набоб не тот человек, чтобы позволить схватить себя без яростной борьбы!