Юрий Подзоров - Девчонка из моего детства

Я сразу же узнал ее, когда она появилась на пороге моей квартиры. Это случилось солнечным летним утром, в понедельник, когда я брился у зеркала в ванной, собираясь на работу. В то время как мои руки тщательно скоблили станком невыразительное лицо, мысли вяло текли одна за другой: вот сегодня мне предстоит сделать то-то и то-то в конторе, друг просил помочь днем с перевозкой какого-то там шкафа (надо будет позвонить ему), у кошки опять закончился «вискас» (надо будет по пути домой сделать крюк в магазин), вечером покажут интересное кино по телевизору (надо будет посмотреть), который день ждет стирки замоченное еще на той неделе белье (надо будет постирать), в пятницу очень эффектно сгорела духовка в кухонной плите (надо, наконец, вызвать мастера), и так далее до бесконечности. Вполне обычные для начала недели мысли, никаких особых событий не предвиделось, и я был вполне доволен такой размеренной жизнью. Вдруг раздался звонок в дверь. Я вздрогнул и чуть не порезался бритвой. Кто мог звонить в дверь моей холостяцкой квартиры в полдевятого утра в понедельник? Кому я вдруг срочно понадобился? Надо полагать, что в такое время приходят не для того, чтобы сообщить радостную весть. Терзаемый нехорошими предчувствиями, я пошел открывать дверь. Я сразу же узнал ее. Почему-то я даже не удивился. Мне показалось в тот момент, что именно так она и должна была появиться через почти пятнадцать лет. Кто-то бы написал письмо, позвонил, или хотя бы дал телеграмму, а она вот пришла просто так, как будто никуда не уезжала. Когда мы виделись последний раз, нам было по шестнадцать лет. Сколько же могло всего произойти за такое время, сколькое могло измениться! Странно, что она меня не забыла. Хотя, впрочем, я ведь тоже подчас думал о ней долгими одинокими вечерами и даже немножко скучал. Она, конечно, была уже совсем не той девчонкой, с которой мы были знакомы в детстве. На пороге стояла прекрасно сложенная тридцатилетняя женщина, в красном воздушном платье и с черной сумочкой через плечо. Но вот огненно-рыжие волосы, уложенные в короткое каре, да веснушчатое лицо были точно такими же, как и много лет назад.

— Здравствуй, — тихо сказала она, и от этого давно забытого голоса сразу защемило сердце. Я стоял, прислонившись виском к холодному косяку металлической двери и молча тонул в ее огромных глазах. А она улыбалась той самой улыбкой, которая так нравилась мне в детстве и которую я никогда не видел у других женщин. Передо мной стояла красивая девушка, и я буквально ощутил физически, что она сейчас исчезнет, как наваждение, и тогда я не пойду ни на какую работу, не буду помогать перевозить этот чертов шкаф своему другу и даже кошка останется голодной, потому что я так и буду стоять в дверном пролете, представляя себе ту, в кого могла бы превратится рыжая девчонка из моего детства. Но она не исчезла. Она подошла ближе и поцеловала меня в щеку.

— Здравствуй, — повторила она. — Ну как, узнал меня?

Я разлепил губы и сказал:

— Да. Господи, да.

— А почему же ты тогда меня не впускаешь?

Я посторонился, она вошла в квартиру. При этом я почувствовал легкий запах духов, и у меня чуть закружилась голова — настолько поразительно было ощущение того, что именно этот запах я любил всю жизнь. Я долго возился с замком, закрывая дверь, а она стояла у меня за спиной. Я боялся обернуться, я не знал, что ей сказать. Но все оказалось проще. Она взяла меня за руку, повернула к себе, и, бегая взглядом по моему лицу, произнесла:

— Именно таким я тебя и представляла.

— А ты совсем не изменилась, Лена, — выдавил я из себя самую глупейшую банальность, какую можно только представить. — Нисколечко.

— Зато ты стал каким-то робким. По-моему, раньше такого не было. — Она опять улыбнулась.

— Я стал робким, когда увидел тебя. Пятнадцать лет все-таки.

— Да. Пятнадцать.

И в этот момент я пришел в себя. Ведь если подумать, передо мной стояла незнакомая женщина. Мы дружили одиннадцать лет — с самого детства, но это было так давно. Прошло время, мы выросли, стали другими. Кто она, эта женщина? Какие мысли вертятся в ее голове, зачем она приехала? И где была все это время, что делала? И почему пришла утром, как она узнала, что я до сих пор живу в отцовской квартире? Могло оказаться, что я переехал в другой район города. Или вообще в другой город. Эти мысли быстро пронеслись в голове и пропали. Я понял, что все-таки был рад этой встрече. Хотя, конечно, это очень необычная встреча.

— Проходи, Лена, — сказал я ей тогда. — Рад тебя видеть.

— И я рада. Ничего, что я вот так вот, без предупреждения? Надо было написать тебе сначала.

— Что ты! Все в порядке. Я сейчас позвоню на работу, скажу что заболел, и мы с тобой будем пить чай. Если, конечно, ты не исчезнешь так же неожиданно, как и появилась.

— Я приехала на семичасовом поезде, и сразу же к тебе. — Она отвела взгляд и тихо, еле слышно, добавила: — Я к тебе ведь приехала.

На это я не нашелся, что ответить. Мы прошли в кухню, я позвонил на работу, потом зачем-то полез в холодильник и там, как специально, обнаружилось шампанское. Не то, чтобы у меня в холодильнике всегда стоит шампанское, просто как-то давно покупал, вот оно так там и стоит. И уж конечно, у меня нет обычая пить шампанское по утрам, но этот случай, без сомнения, из ряда вон выходящий. Она тоже была не против шампанского, а еще у меня завалялась коробка конфет, так что получалось вполне прилично. Спохватившись, я предложил ей позавтракать, она не отказалась, и я вторично совершил ревизию холодильника. Оказалось, что из еды в нем существует только вчерашний плов, пачка пельменей и какой-то подозрительный кусок сала. Все остальное — а это прокисший суп в двух кастрюлях, ядовито-желтый глаз древней яичницы и уже почти зацветшая картошка в нижних ящиках — было, само собой, несъедобным ни в каком виде. Из еды Лена выбрала плов, я поставил его греться на плиту, а сам сходил в зал за фужерами, которые пылились там в серванте с самого дня рождения. Лично мне было все равно, и за такую встречу я готов был пить шампанское из граненого стакана или из кружки, но Лена, наверное, не оценила бы такого пошлого надругательства над аристократическим напитком. В детстве она любила все возвышенное, поэтому я решил не рисковать. Я мыл фужеры, перекладывал плов в две тарелки (потому что вдруг тоже захотел есть), еще раз сходил в зал за голубой пиалой, вывалил в нее конфеты, доставал вилки-ложки, резал хлеб, а она, обнаружив пепельницу, все это время молча курила. Сам я курю очень редко и не держу в доме сигарет (пепельница — это, в основном, для гостей), но я уже привык, что многие женщины теперь курят, поэтому сначала даже не обратил на это особого внимания. А потом мельком подумал: кто это ее научил курить? Я вспомнил, как в детстве она говорила мне: «Если ты будешь курить, когда вырастешь, я на тебя обижусь». И я уверял ее, что ни за что никогда не стану этого делать.