Роберт Сойер - Вычисление Бога

Но затем мы вернулись на юг, и кашель появился снова. Тем не менее я практически не обращал на него внимания.

До тех пор, пока не увидел кровь.

Самую малость.

Когда я просмаркивался в зимнее время, в соплях зачастую была кровь. Она объясняется сухостью воздуха. Но сейчас-то была не зима — в Торонто стояло душное лето. И сейчас из меня исходили не сопли: я извергал мокроту, вырвавшуюся глубоко из груди, снятую с нёба кончиком языка и переносимую на платок, чтобы от неё избавиться.

Мокрота со сгустками крови.

Я отметил про себя этот факт, но в следующие две недели ничего подобного не повторялось. Поэтому я просто выбросил всё из головы и больше не вспоминал.

До тех пор, пока кровь не появилась снова, в конце сентября.

Удели самочувствию больше внимания, я бы заметил, что кашель становится хроническим. Я глава палеонтологического отделения; думаю, мне следовало бы хоть что-нибудь предпринять. Нужно было пожаловаться техническому отделу на сухость воздуха, на висящую в воздухе минеральную пыль.

Во второй раз в мокроте крови было много. А на следующий день — ещё больше.

На третий день — ещё больше.

Так что в конце концов мне пришлось выбрать время для визита к доктору Ногучи.

Симулякр Холлуса оставил нас в 16:00, примерно. Обычно я работаю до 17 часов, поэтому я вернулся в свой кабинет — ввалился в него, если сказать точнее, — и несколько минут просидел, ничего не делая, совершенно потрясённый. Телефон надрывался, поэтому я его отключил; похоже, все мировые средства массовой информации вознамерились поговорить со мной — с человеком, беседовавшим с пришельцем наедине. Я попросил Дану, секретаря отдела, переводить все звонки на кабинет доктора Дорати: общение с прессой — стихия Кристины. Затем я включил компьютер и принялся набирать строчку за строчкой. Я сообразил, что обо всём, что сегодня услышал, увидел и узнал, я обязан составить как можно более подробные записи. Как заведённый, я безостановочно строчил в течение часа, после чего покинул здание КМО через служебный выход.

Снаружи музея собралась толпа — по счастью, у главного выхода, за полквартала от служебного. Я немного порыскал глазами в поисках каких-либо признаков того, что сегодня здесь приземлялся космический корабль, и не увидел ничего. Затем я торопливо спустился по бетонным ступеням на станцию метро «Музей», стены которой были выложены светлой ядовито-жёлтой плиткой.

В час пик большинство пассажиров ехало к северу, в пригороды. Как всегда, я сел на поезд, идущий на юг. Он проходит по Университетской авеню, совершает поворот на станции «Юнион», затем уходит к северу по ветке «Йонж» до станции «Норс-Йорк Сентер». Едва ли путь можно назвать прямым, но на этом маршруте я наверняка могу сесть. Конечно, состояние моего здоровья было очевидным, поэтому люди часто уступали мне место. Но, в отличие от Бланш Дюбуа, я предпочитал не зависеть от доброты незнакомцев. Как всегда, в моём чемодане находился Zip-диск с файлами для работы и некоторые статьи, которые я собирался прочесть. Но я понял, что никак не могу сконцентрироваться.

В Торонто прибыл инопланетянин. Настоящий инопланетянин.

И это было просто невероятно.

В течение всей сорокапятиминутной поездки я снова и снова вспоминал его визит. И, рассматривая мириады лиц — всех цветов кожи, всех рас, всех возрастов — мозаика, из которой состоит Торонто, — я думал о том, какое воздействие окажут сегодняшние события на ход истории человечества. Я задавался вопросом, кто из нас, Рагубир или я, попадёт в энциклопедии; пришелец явился, чтобы встретиться со мной — или, по крайней мере, с кем-то на моей должности, — но первый диалог состоялся у него с Рагубиром Синхом. Ранее, в музее, я улучил момент, чтобы просмотреть видео, отснятое камерой наблюдения.

Поезд изверг из себя множество пассажиров на станции «Юнион», затем — ещё больше — на «Блор». К тому времени, как он добрался до «Норс-Йорк Сентер», предпоследней на этой ветке, свободных сидений с лихвой хватало для всех, кто хотел сесть. Впрочем, как всегда, некоторые пассажиры, проехавшие большую часть пути стоя, теперь считали ниже своего достоинства сесть — словно те из нас, которые всё же предпочли припарковать задницы, были слабаками.

Я вышел из поезда. Стены здесь были выложены белой плиткой, вид которой переносится куда легче, чем на станции «Музей». Норс-Йорк — деревушка, в которой я родился, со временем превратилась в городок, а потом и настоящий город. В конце концов, по очередному декрету администрации Харриса, он вместе с остальными сателлитами влился в состав расширенного мегаполиса Торонто. Я пешком прошёл от станции метро четыре квартала — два к западу, два к северу — до нашего дома на Эллерслай-авеню. Крокусы уже распускались, дни стали заметно длиннее.

Как обычно, Сюзан приехала домой первой. Она работала бухгалтером в фирме «Шеппард и Лесли». По дороге с работы она захватила Рики с группы продлённого дня и по возвращении принялась готовить ужин.

Девичья фамилия Сюзан была Ковальски; её родители приехали в Торонто из Польши вскоре после Второй мировой войны, пройдя через лагерь для перемещённых лиц. Она могла похвастать карими глазами, высокими скулами, небольшим носом и милой щёлочкой между передними зубами. Когда мы впервые повстречались, её волосы были тёмно-каштановыми — такими они остались и до сих пор, благодаря краске «Мисс Клэрол». В шестидесятых мы обожали слушать «Мамы и папы», «Саймон и Гарфункель» и «Питер, Пол и Мэри»; в последние годы переключились на нью-кантри, в том числе Дину Картер, Мартину Макбрайд и Шанайю Твен. Когда я сейчас переступил через порог, из стерео как раз доносилась одна из последних песен Шанайи.

Думаю, больше всего на свете мне нравились именно такие моменты: я прихожу домой, где негромко играет музыка, с кухни доносятся аппетитные ароматы, Рики прыжками несётся по лестнице, а Сюзан выходит из кухни, чтобы меня поцеловать — кстати, именно это она сейчас и сделала.

— Привет, милый, — сказала она. — Как прошёл день?

Сюзан не знала. Она ещё не слышала новостей. Я был в курсе, что её начальник, Персауд, строго-настрого запрещал слушать на работе радио, а в машине Сюзан предпочитала аудиокниги. Я бросил взгляд на часы — без десяти шесть; и двух часов не прошло с тех пор, как Холлус улетел.

— Нормально, — сказал я, но, боюсь, оказался не в силах подавить улыбку.

— Чему ты так лыбишься? — спросила она.

Я позволил себе улыбнуться до ушей.

— Скоро узнаешь, — сказал я.

Только тогда подбежал Рики. Я наклонился к нему и взъерошил волосы. Они были светлые, этим он напоминал меня в его возрасте; приятное совпадение. К тому времени, как я стал подростком, волосы потемнели, стали коричневыми — а когда мне стукнуло пятьдесят, они поседели. Тем не менее вплоть до последних месяцев я успешно сохранял шевелюру.