Ежи Жулавский - Старая Земля (Лунная трилогия - 3)

На пороге остановился лакей.

- Вы позволите забрать все? Она вздрогнула и встала.

- Да, да. Прошу вас прислать мне с горничной еще бутылку шампанского в спальню. Только не слишком замораживайте его..

Она перешла в будуар и, вынув дорожную металлическую шкатулку, открыла ее маленьким золотым ключиком, висевшим у нее на поясе среди брелоков. Оттуда она высыпала на стол сверток записок и счетов. Какое-то время она производила расчеты, быстро записывая карандашом цифры на табличках из слоновой кости, а потом взяла в руки пачку телеграмм, сложенных отдельно. Она просматривала их, выписывая иногда с них даты и названия местности. Это преимущественно были приглашения из разных городов со всех сторон света выступить в каком-либо из самых больших театров. Телеграммы были короткие, написанные почти в одних и тех же выражениях, и отличались друг от друга только суммой, названной в конце, всегда довольно высокой.

Аза отбрасывала некоторые из них с презрительным либо недовольным выражением лица, над другими же долго размышляла, прежде чем записать дату на табличках.

Между телеграммами оказался случайно попавший туда листок бумаги. На нем было написано только одно слово: Люблю! - и имя. Певица усмехнулась. Красным карандашом она подчеркнула имя два раза и, подумав минуту, дописала дату две недели спустя, после чего снова стала рыться в шкатулке.

Из-под ее руки высыпались письма и записки, выдранные из записных книжек листы, на которых было наспех набросано несколько слов. На некоторых были сделаны заметки ее рукой: даты, цифры, какието знаки. Она рассматривала их теперь, усмехаясь или нахмурив брови, как будто хотела что-то вспомнить. Одну записку она поднесла к свету, читая неразборчиво написанное имя.

- Ах, это он,- прошептала она.- Он умер.

Она разорвала листок и бросила в угол.

Теперь она держала в руках старый билет, уже несколько пожелтевший и как бы отшлифованный частыми прикосновениями пальцев. От него исходил аромат ее одежды и тела - видимо, он долго находился при ней, прежде чем оказался в стальной шкатулке среди других бумаг.

Губы ее задрожали - она настойчиво продолжала вглядываться в несколько слов, написанных карандашом на билете и уже почти стершихся...

Только несколько слов, где рука сильней нажимала на карандаш, еще были видны... ты прекрасна - и внизу имя: Марек.

Аза долго смотрела на эти слова, сначала думая о том, кто их написал, о дне и минуте, когда они были написаны, а потом - углубившись памятью в более далекие времена, - о всей своей жизни от первой молодости, от затерявшегося где-то в воспоминаниях детства.

Ей вспоминались дни, проведенные в нужде рядом с вечно пьяным отцом и постоянно плачущей матерью, работа на какой-то кружевной фабрике - и первые взгляды мужчин, бросаемые вслед юной девушке на улице.

Она вздрогнула от отвращения.

Перед ее глазами возник какой-то цирк, и танец на натянутой в воздухе проволоке, и аплодисменты... Да, аплодисменты в ту минуту, когда в вульгарной любовной пантомиме, удерживаясь за проволоку пальцами одной ноги, подняв в воздух другую и прогнувшись, она протягивала свои девичьи губы для поцелуя омерзительному клоуну, который стоял за ней...

Театр содрогался от аплодисментов, а у нее сердце сжималось от ужаса, потому что каждый раз клоун, глядя на нее покрасневшими глазами, шептал сдавленным голосом: столкну тебя отсюда, мартышка, и сломаешь себе шею, если не согласишься...

Ужины в огромных ресторанах и снова взгляды, и улыбки сановных пенсионеров, улыбки, которые она уже научилась обращать в золото - совсем юная девушка...

Ненавистный благодетель, омерзительный благодетель, имя которого она уже почти забыла,- обучение пению и первое выступление а потом... цветы - слава - богатство. Люди, которыми она научилась помыкать и приманивать их, будучи сама холодной, как лед, и бросать сразу же, как только необходимость в них отпадала.

Она снова посмотрела на клочок бумаги, который держала в руках. От этого единственного человека она убегала, боялась его. Помнится, она писала ему, как писали раньше в давние смешные времена: "Если бы у меня за спиной не было целой жизни, если бы, целуя тебя, я могла сказать, что ты первый; кого я целую..."

Она вскочила на ноги и, беспорядочно сунув все бумаги обратно в шкатулку, нервно захлопнула ее. Какое-то время она быстро ходила взад и вперед по комнате, сверкая глазами из-под нахмуренных бровей. Красивые маленькие губы кривились в усмешке, которая должна была быть насмешливой, но при этом уголки их так опускались, как будто она хотела заплакать.

Она протянула руку к бокалу и уже несколько минут ожидающей ее бутылке шампанского. Она налила его в бокал до самого верха и одним глотком выпила искрящийся напиток, слегка замороженный и белой пеной стекающий у нее по пальцам.

И сразу же ей захотелось свежего воздуха. Она вскочила в лифт, для ее удобства размещенный тут же в стене, и приказала поднять себя на крышу.

На плоской крыше гигантского здания располагался сад, полный карликовых пальм, удивительных кустарников, изысканных кактусов и цветов с сильным, опьяняющим ароматом. Она быстро прошла по дорожкам, выложенным тростниковыми матами, и остановилась у балюстрады.

Свежий ночной ветер дул со стороны пустыни. От него сухо шелестели карликовые пальмы и вздрагивали листья фиговых деревьев. Она стояла, с наслаждением втягивая его расширенными ноздрями. За ней была огромная, неизведанная пустыня, а впереди гигантский разлив Нила, над которым откуда-то со стороны Арабии, далекого Красного моря поднималась огненная луна.

Вода заискрилась и заблестела в лучах серебряного света, и только далеко-далеко на ней чернели какие-то точки, как будто камни или пни, торчащие из воды и обнаружившие себя только при свете луны... Развалины храма, посвященного некогда Изиде, на острове, затопленном уже много веков.

Блуждающий взгляд девушки задержался на этих руинах, и улыбка триумфа чуть раздвинула ее губы.

V

В глубине души Хафид презирал всю эту цивилизацию с ее выдумками. Он, как его отец, и дед, и прадед в давние времена, когда пустыню еще не пересекали рельсы, и над ней не летали металлические птицы, переносящие людей, по-старому, на горбах верблюдов поставлял на рынок финики.

Он также, пожалуй, был единственным человеком в мире, который от всей души радовался, что, несмотря на необыкновенные усилия, не удалось намеченное орошение Сахары. Ему вполне хватало родной финиковой рощи в оазисе и людного рынка в городке над Нилом.

Было раннее утро. С двумя помощниками, сидя на горбе старого дромадера, он вел караван из восьми верблюдов, сгибающихся под тяжестью груза, и заранее тешил себя мыслью, что, сдав товар в магазин, он на полученные за него деньги вместе с товарищами напьется до бесчувствия. Потому что вино - это. была единственная вещь, которую во всей цивилизации он ценил и уважал. Аллах на старости лет тоже стал более понимающим и, чтобы не лишиться остатков слабо верящих сторонников, не запрещал уже так строго употребление горячительных напитков.