Кейт Лаумер - Берег динозавров

— И кого же ты убил? — вежливо поинтересовался Фостер.

Я перегнулся через ручку кресла.

— Тебя, кретин, — прошипел я ему в лицо и добавил: — Заруби себе на носу, Фостер, единственное преступление, в котором меня можно обвинить, так это в глупости. Я слишком долго выслушивал твои небылицы и теперь из-за тебя угодил в переплет, из которого вряд ли когда-нибудь выберусь.

Я откинулся назад:

— А кроме того, еще и всякие странности со старичками, которые укладываются подремать, а просыпаются неоперившимися сосунками. Мы еще потолкуем об этом на досуге, когда мои нервы немного успокоятся.

— Глубоко сожалею, что оказался причиной твоих затруднений, — сказал Фостер. — Мне бы хотелось припомнить все, о чем ты говоришь. Что я могу сделать для тебя?

— Между прочим, это тебе в первую очередь нужна была помощь, — сказал я. — Да, вот еще, дай мне свой кошелек, нам могут понадобиться деньги.

С моей подсказки Фостер отыскал его в своем кармане и передал мне. Я быстро просмотрел содержимое. В нем не было никаких вещичек с фотографиями или отпечатками пальцев. Когда Фостер заявлял, что собирается исчезнуть без следа, он, по всей видимости, не шутил.

— Мы отправляемся в Майами, — сказал я. — Там есть местечко в кубинском квартале, где можно на время притаиться. Возможно, нам только стоит немного подождать и ты начнешь вспоминать.

— Да, — отозвался Фостер. — Это было бы неплохо.

— Ты еще хоть не забыл, как разговаривать, — заметил я. — Интересно, а что ты еще умеешь делать? Ты хоть помнишь, как нажил свое богатство?

— Я ничего не помню о вашей экономической системе, — ответил Фостер. Он огляделся. — Во многих отношениях это очень примитивный мир, — сказал он. — Думаю, мне будет нетрудно накопить здесь богатство.

— Ну, положим, мне в этом не слишком-то повезло, — сознался я. — Мне даже не удалось накопить на обед.

— У вас еду меняют на деньги? — удивленно спросил Фостер.

— Все меняется на деньги, — ответил я. — Включая и большинство добродетелей.

— Что за странный мир, — заключил Фостер. — Мне придется долго привыкать к нему.

— Мне тоже, — буркнул я. — Может, даже на Марсе было бы лучше.

Фостер кивнул.

— Возможно, — согласился он. — Тогда, может быть, нам лучше отправиться туда?

Я снова застонал.

— Да нет, нет, со мной все в порядке, не беспокойся. Но не воспринимай все так буквально.

Какое-то время мы ехали молча.

— Слушай, Фостер, — наконец сказал я. — Этот дневник еще при тебе?

Фостер покопался в карманах, вытащил переплетенную тетрадь на свет и озадаченно повертел в руках.

— Что-нибудь вспоминаешь? — настороженно спросил я.

Он слегка покачал головой, потом провел пальцем по выдавленным на обложке кругам.

— Этот знак, — медленно проговорил он, — похож…

— Ну-ну, Фостер. Похож на что?

— Извини, — выдавил он. — Не помню.

Я взял книжицу и принялся рассеянно разглядывать ее. Но думал не о ней, а о своем будущем. Когда Фостер нигде не объявится, полиция, естественно, решит, что он мертв. А поскольку нас вместе видели накануне его исчезновения, то нетрудно догадаться, почему полиция так мечтает найти меня. Исчезни я, это ни на грош не исправит ситуацию. Моя физиономия быстро пополнит зверушник разыскиваемых преступников во всех полицейских участках всех штатов. И если они даже не отловят меня сразу, то обвинение в убийстве будет висеть надо мной всю жизнь.

А уж из попытки явиться с повинной тем более ничего хорошего не выйдет. Они просто не поверят мне, и в этом их трудно упрекать. Я сам-то с трудом верил в происходящее, хотя и оказался главным участником событий. Может, я просто вообразил себе, будто Фостер помолодел? В конце концов, он мог всего лишь как следует выспаться…

Я глянул на Фостера и опять чуть не застонал. Двадцать — слишком сильно сказано. Восемнадцать — вот это точно. Я готов был поклясться, что он и бритвы-то ни разу в руки не брал.

— Фостер, — сказал я, — все должно быть в этом дневнике: и кто ты, и откуда… Это единственная моя надежда.

— Тогда вношу предложение: давай его прочтем, — отозвался Фостер.

— Отличная идея, и как я сразу до этого не додумался?

Я пролистал дневник до того места, где начинались записи на английском языке, и погрузился в чтение. Начиная с января 1710 года автор дневника вносил записи каждые несколько месяцев. Судя по всему, он был одним из первых колонистов в Виргинии. Он жаловался на цены, на индейцев, на невежество других поселенцев и время от времени вспоминал о враге. Ему часто приходилось путешествовать, и когда он возвращался домой, то ругал и свои вояжи.

— Забавно, — заметил я. — Насколько мне известно, дневник писался в течение двух столетий, однако почерк везде один и тот же. Разве это не странно?

— А почему почерк должен меняться? — удивился Фостер.

— Но он под конец должен стать хотя бы дрожащим, неуверенным, верно?

— Почему это?

— Ладно, Фостер, разжую тебе прописную истину, — вздохнул я. — Просто большинство людей не живет так долго. Сто лет — это уж самый край, не говоря о двух сотнях.

— Должно быть, вы живете в неспокойном мире, — прокомментировал Фостер.

— Ха, — хмыкнул я. — Ну, ты рассуждаешь прямо как младенец. Кстати, ты писать не разучился?

Фостер задумался.

— Нет, — ответил он наконец. — Писать я могу.

Я подал ему дневник и ручку.

— А ну-ка попробуй, — предложил я.

Фостер открыл чистую страницу, что-то написал и подал мне.

— Всегда, всегда и всегда, — прочитал я и поднял глаза на Фостера: — А что это значит?

Затем я снова посмотрел на слова, перевернул страницу… Я никогда не считал себя спецом по почеркам, но вывод напрашивался сам собой.

Дневник был написан Фостером.

— Это просто какая-то нелепость, — уже, наверное, раз в сороковой повторил я.

Фостер сочувственно кивнул.

— Ну, зачем ты все это написал, а потом потратил столько времени и денег, чтобы расшифровать? Ты же сам сказал, что даже экспертам ничего не удалось понять. Хотя, — продолжал я, — ты наверняка догадывался, что это твоих рук дело. Уж свой почерк ты должен знать. Но, с другой стороны, у тебя ведь была амнезия, и ты надеялся, что дневник тебе поможет… — Я вздохнул, откинулся на спинку и швырнул дневник ему на колени. — Почитай-ка сам, — предложил я. — А то я тут взялся спорить сам с собой, и мне трудно понять, кто над кем берет верх.

Фостер внимательно оглядел дневник.

— Странно, — сказал он.

— Что странно?