ДЖО ХОЛДЕМАН - Посвящается Белой Горе

Мы проболтали еще сколько-то времени, а потом нас сморил сон. Когда небо начало светлеть, нас разбудил порыв горячего ветра. Мы вернулись в дом.

Там все еще спали. Мы зашли в душ смыть песок, и Белая Гора с удивлением заметила, что у меня вновь возник к ней интерес.

- Пойдем вниз,- шепнула она, и мы отправились к ней в комнату.

Я помнил о своей неудаче, но это не слишком мешало. При свете все оказалось более привычно, к тому же она была очень красива, откуда ни посмотри. Я не смог сдержаться, и все получилось куда короче, чем нам хотелось.

Потом мы вместе спали на ее узкой кровати. Вернее, она спала - а я смотрел, как солнечный луч ползет по стене, и думал, как все изменилось.

Зря нам сказали, что мы проживем еще тридцать лет. Они ведь не знают, что происходит, - может, осталось все триста, а может, и меньше года. Но даже теперь, когда люди научились менять тела, правда остается правдой: рано или поздно что-то случается не так, и ты умираешь. Смерть в один момент с десятью тысячами других людей и с целой планетой, обладающей огромной историей, - вот это интересно. Но комната заполнялась светом, и, глядя на Белую Гору, я находил, что она интереснее смерти.

Мне хватало лет, чтобы не стать подверженным безрассудной страсти. Что-то прорастало во мне еще с Египта, а может и раньше. На вершине пирамиды, глядя, как солнце подымается из дымки, мы сидели, касаясь друг друга плечами, внизу проявлялись древние фигуры, и я испытывал смешанные чувства. Она смотрела на меня - я ничего не видел, кроме ее глаз, - и мы не произнесли ни слова.

А теперь - это. Я знал, что она ощущает то же самое, как его ни назови. Странно, но и в богатом языке Англии, и в ее родном, и в моем одно-единственное слово «любовь» означает самые разные свещи.

Может, это потому, что одна любовь всегда не похожа на другую. Отвлекшись ею, можно забыть обо всех других истинах или не обращать на них внимания. На Петросе есть палиндром-поговорка с ироническим оттенком: «Счастье знаменует беду, беда знаменует счастье». Значит, счастливая смерть - это когда умираешь счастливым.

Вовремя или не вовремя?

Оона М'вуа жила в соседней комнате с Белой Горой и согласилась со мной поменяться: на это ушло три минуты, зато разговоров было!.. Л о тайно восхищался. Будучи в хорошем расположении духа, я его простил.

Стоило нам оказаться рядом, как мы отыскали кнопку, заставлявшую стену разъехаться, и составили кровати вместе у окна. Боюсь, что на пару дней мы были потеряны для общества. Ни я, ни она уже довольно давно не имели любовника. А такой женщины, как Белая Гора, у меня не было никогда, хоть я и переменил их буквально десятки. Она говорила, это потому, что я никогда не спал с селеде-нианкой, и я тактично соглашался, решив не вспоминать больше о пяти ее незабвенных соплеменницах.

Женщины Селедении, равно как и мужчины, действительно больше, чем жители нормальных планет, искушены в утонченной технике сексуального самовыражения. Это составная часть их «целостности» (кажется, я не могу подобрать правильного английского слова). Она и мешала Ло - и не ему одному - всерьез воспринимать Белую Гору как художника. Для поддержания «целостности» селеде-нианцы должны считать искусство повседневным занятием, не превосходящим по важности сердечные и телесные дела.

Для них все это - одно и то же. Нам не понять селеде-нианцев, потому что их потребность в равновесии нарушает иерархию ценностей: произведение искусства столь же значимр, как оргазм или краюха хлеба. Хлеб связан с искусством через метаболизм тела художника, который, в свою очередь, имеет отношение к оргазму. Дальше нить гибких рассуждений, метафор и фраз тянется от хлеба к земле, солнечному свету, ядерной реакции, возникновению и гибели Вселенной. Любой разумный человек способен делать аналогичные построения, но у Белой Горы это получалось автоматически, это она впитала с молоком матери, с первыми словами.

Все важно. Ничто не имеет значения. Измени мир, но не напрягай свои силы.

Я никогда не мог постичь ее способ мышления. Впрочем, я пятьдесят петросианских лет провел в браке с женщиной, имевшей еще более необычные взгляды. (Собственно, наш брак как социальный контракт длился пятьдесят семь лет, но в полувековую годовщину мы взяли отпуск, чтобы отдохнуть друг от друга, и больше я ее не видел.) Мировоззрение Белой Горы давало ей невозмутимость, которой я мог лишь завидовать. Однако в моей работе требуются дисбаланс и напряжение - точно так же, как ей нужны гармония и прочность.

К четвертому дню у нас в доме поселились уже почти все художники. Может быть, им наскучило бороться с земной бюрократией. Но скорее они просто хотели следить за тем, как идут дела у конкурентов.

Белая Гора чертила наброски на больших листах темно-желтой бумаги и развешивала их по стенам комнаты. Рисовала она стоя, перебегая от одной диаграммы к другой, чтобы внести какой-нибудь новый штрих, и шлепая босыми ногами.

Я же работал прямо в формовочном боксе - об этом изобретении Белая Гора слышала, но своими глазами никогда его не видела. Это куб света чуть меньше метра в поперечнике. Внутри находится видимое и ощутимое изображение скульптуры, или же камня, или кома глины. Его можно мять руками или пользоваться более тонкими инструментами. Все действия постоянно записываются, так что в любой момент легко откатиться назад.

Раз в два дня мы с Ло и еще двумя скульпторами садились во флайер и делали вылеты на несколько часов в поисках местных материалов. Нам очень мешало решение земных властей разместить «парк памяти» под куполом, поскольку приходилось выбирать лишь предметы достаточно маленькие, чтобы они поместились в шлюз и в очистную лабораторию. Можно было работать и с более крупными формами, но потом их пришлось бы разрезать на фрагменты не больше чем два на три метра и заново собирать внутри.

Во время своих экспедиций мы старались вести себя друг с другом честно и по-товарищески. В идеале, когда кто-нибудь замечал подходящий предмет, следовало приземлиться рядом с ним или зависнуть сверху, чтобы пометить своим знаком, а через день-другой роботы доставили бы его на участок рядом с домом. Но нередко на какой-нибудь один кусок претендовали двое или трое. Это порождало множество споров и соломоновых решений, удовлетворявших в результате интересы чего угодно, только не искусства.

Освещение ухудшалось. Планетарные инженеры Земли рассеивали в верхних слоях атмосферы блестящую пыль, чтобы отражать солнечные лучи. Для этих целей они переделали технику, предназначенную для уничтожения нанофагов, - изначально предполагалось заполнить весь воздух миниатюрными, как песчинки, аппаратами, имевшими крохотный мозг на химической основе. Ночное небо становилось все менее интересным. Хорошо, что Белая Гора решила начать наши отношения именно под звездами. Теперь мы уже не скоро - если вообще когда-нибудь - увидим их вновь.