Рэй Брэдбери - На волне космоса

Марджи была разочарована. Она надеялась, что учителя заберут совсем. Учителя Томми однажды забрали почти на целый месяц, потому что в нем полностью выключился сектор истории.

Вот почему она сказала Томми:

— С какой стати кто-нибудь станет писать о школе?

Томми с видом превосходства взглянул на нее.

— Потому что это не такая школа, как у нас, дурочка. Это старая школа, какая была сотни и сотни лет назад.

Марджи почувствовала себя задетой.

— Откуда мне знать, какие у них там были школы?..

Некоторое время она читала через его плечо, затем сказала:

— Ага, учитель у них был!

— Конечно, был. Только это был не настоящий учитель. Это был человек.

— Человек? Как же человек может быть учителем?

— А что тут такого? Он просто рассказывал ребятам и девчонкам, давал им домашние задания, спрашивал.

— Человек бы с этим не справился.

— Еще как бы справился. Мой отец знает не меньше, чем учитель.

— Не может этого быть. Человек не может знать столько, сколько учитель.

— Спорим на что хочешь, он знает почти столько же.

Марджи не была подготовлена к пререканиям на эту тему.

— А мне бы не хотелось, чтобы у нас в доме жил чужой человек, — заявила она.

Томми покатился со смеху.

— Ты же ничего не знаешь, Марджи! Учителя не жили в доме у ребят. У них было специальное здание, и все ребята ходили туда.

— И все ребята учили одно и то же?

— Конечно, если они были одних лет.

— А мама говорит, что учитель должен быть настроен на ум каждого мальчика или девочки и что каждого ребенка нужно учить отдельно.

— Значит, в те времена так не делалось. И если тебе это не нравится, можешь не читать.

— Я не говорю, что мне не нравится, — поспешно сказала Марджи. Ей хотелось почитать об этих странных школах.

Они не дочитали и до половины, когда мама Марджи позвала:

— Марджи! Школа!

Марджи оглянулась.

— Еще немножко, мамочка.

— Немедленно, — сказала миссис Джонс. — Томми, вероятно, тоже уже пора.

Марджи сказала, обращаясь к Томми:

— Можно, после школы я еще немножко почитаю с тобой?

— Там видно будет, — безразлично сказал Томми и ушел, посвистывая, с пыльной старой книгой под мышкой.

Марджи отправилась в школьную комнату. Школьная комната была рядом со спальней, и механический учитель уже стоял наготове и ждал Марджи. Он всегда стоял наготове в одно и то же время каждый день, кроме субботы и воскресенья, потому что мама говорила, будто маленькие девочки учатся лучше, если занимаются регулярно.

Экран светился, и на нем появились слова: «Сегодня по арифметике мы будем проходить сложение правильных дробей. Пожалуйста, опусти в щель вчерашнее домашнее задание».

Марджи со вздохом повиновалась. Она думала о старых школах, которые были в те времена, когда дедушкин дедушка был маленьким мальчиком. Все дети со всей округи кричали и смеялись на школьном дворе, вместе сидели в классах, а в конце дня вместе отправлялись домой. Они все учили одно и то же и могли помогать друг другу делать домашние задания и говорить о них.

И учителя были людьми…

Механический учитель писал на экране: «Когда мы складываем дроби 1/2 и 1/4…»

Марджи думала о том, как, должно быть, дети любили тогда школу. Она думала о том, как им было весело.

Высокий вкус, художественное чутье, чувство меры… Этих слов, уместных в аннотации или в хвалебной рецензии, все же недостаточно, чтобы понять, почему сборник, увидевший свет в 1964 году, и сегодня радует новизной, кажется свежим, ярким, нестареющим. Я брал его в библиотеке, перечитывал несколько раз, и теперь, спустя годы, накануне переиздания, мне захотелось понять, в чем секрет силы этой антологии. Можно объяснить, конечно, настоящая фантастика (как и вообще настоящая литература, к которой она принадлежит целиком и полностью) не увядает. Но что такое настоящая фантастика?

Осмелюсь сделать парадоксальный вывод (он обязательно подвергнется критике со стороны заядлых читателей и со стороны литературоведов): хорошая фантастика, как правило, та, где речь идет вовсе не о фантастике.

Ведь вот в рассказе Р. Брэдбери «Ржавчина» — разве нам так уж интересно само изобретение, превращающее стратегический металл в ржавчину? Разве нам важна химия или физика этого процесса? Или рассказ сильно проиграет, если Холлис будет превращать металл в труху мановением волшебной палочки, а то и просто дуновением? Мы всецело на стороне главного героя, потому что он хочет мира, — нас роднит с ним страстное желание выжить на этой нашпигованной оружием планете. Но, вместе с Рэем Брэдбери, мы также понимаем, что есть немало людей на Земле, которые не разделяют с нами этого страстного желания, которым выгодно разделение планеты на враждующие лагеря, которые мечтают сохранить силу любой ценой. И для этих людей конструкционная сторона военной техники непринципиальна — при определенных условиях сгодится и «старое доброе дерево», тривиальная ножка стула. Существование таких людей — никакая не фантастика, а тревожная реальность, и мы должны отдавать себе отчет, что на многострадальной планете прольется еще изрядно крови, прежде чем человечество навсегда откажется от практики решения различных проблем с позиции силы. Однако новое мышление настойчиво пробивает себе дорогу, и в том, что оно завоевывает все больше умов, немалая заслуга хороших писателей, выступающих против войны и милитаризма, таких, как Р. Брэдбери, Р. Шекли («Мятеж шлюпки»), К. Борунь («Фантом»).

Суть рассказа «Око за око?» ничуть не пострадает, если мы мысленно заменим место действия. Пусть не Марс, пусть иная планета, пусть заброшенный уголок Земли — перемена театральных декораций, не более того. А вот взаимоотношения различных рас, заряд боли, накопленный попираемыми и униженными, и перерождение этой боли в сострадание — такое содержание вечно. Казалось бы, очевидная истина, но — увы! — жизнь показывает, что ее надо повторять снова и снова: мы выживем только при условии полного и абсолютного равноправия всех национальностей, населяющих Землю; любые проявления национализма, расизма, шовинизма, возвышение одних народностей за счет унижения других — нетерпимы!

То же можно сказать и о рассказе «Все лето в один день». Положа руку на сердце спросим себя: смирились бы мы, если бы действие его происходило не на Венере (тем более что на Венере, как мы теперь хорошо знаем, условия совсем, совсем иные)? Да, конечно! При чем тут Венера, если дело касается столь печальных и болезненных вещей, как детская жестокость? Условия другой планеты играют лишь роль увеличительного стекла, сильной линзы, однако предмет рассмотрения конечно же наш, земной, порожденный прошлым и настоящим, но никак не будущим.