Паоло Бачигалупи - Заводная

— Реальны одни перемены, — вздыхает Джайди. — Тебе не помешало бы об этом помнить. Цепляться за прошлое, переживать о будущем... Все в этом мире — страдание.

Фаранги ждут, проявляют нетерпение. Наконец Канья дает им знак и ведет по разрушенной боями улице. Издалека, со стороны якорных площадок, доносится выстрел из танкового орудия — должно быть, группа непокорных студентов, тех, чье представление о чести иное, чем у нее. Канья подзывает двоих новых подчиненных — Маливалайю и Ютхакона, если верно запомнила их имена.

— Генерал, — начинает первый, но она делает недовольное лицо.

— Я говорила — никаких генералов. Хватит этой ереси. Я капитан. Если Джайди хватало такого звания, то и мне другое незачем.

Маливалайя делает ваи, прося прощения.

Канья приказывает усадить фарангов в удобное чрево дизель-угольного автомобиля. Ей не знакома подобная роскошь, однако она сдерживает эмоции при виде этого неожиданного откровения о богатстве Аккарата. Шурша колесами, машина мчит их по пустынным улицам к Священному столпу.

Четверть часа спустя они выходят под палящее солнце. Монахи почтительно склоняют головы, признавая тем ее, Каньи, власть. Она кланяется в ответ, чувствуя себя при этом скверно: в этом самом месте Рама XII поставил министерство выше самих монахов.

Служители открывают ворота и ведут новоиспеченного генерала вместе с ее окружением вниз, в прохладное подземелье. Герметичные двери отходят вверх, с шипением от перепада давления вырывается очищенный, идеальной влажности, зябкий воздух. Температура падает, Канья сдерживает желание обхватить себя за плечи. За чередой защищенных тройной системой безопасности дверей, которые приводит в движение энергия угольных моторов, тянутся коридоры.

Терпеливо ожидающие гостей монахи в желтых облачениях почтительно расступаются перед Каньей, которая напоминает Бодри:

— Не заденьте их случайно, они дали обет не прикасаться к женщинам.

Желтобилетник переводит. Вслед за резкими звуками незнакомого языка она слышит взрыв смеха, но заставляет себя не обращать внимания. Чем ближе банк семян, тем возбужденнее голоса Бодри и ее генхакеров. Китаец даже не поясняет их нелепые возгласы, но по довольным лицам все ясно и без слов.

Канья ведет их все глубже в подземелье, к хранилищу, а по пути размышляет о том, что такое преданность. Лучше расстаться с конечностью, чем с головой. Тайцы практичны, поэтому пока другие страны гибнут, королевство продолжает существовать.

Белесые глаза фарангов алчно ощупывают полки, заставленные вакуумными контейнерами с тысячами семян, каждое из которых — линия обороны страны от заморских демонов. Перед пришельцами лежит истинное сокровище королевства. Их трофей.

Когда бирманцы осадили Аютию, город сдался без боя. Теперь происходит то же самое. Потоки крови и пота, бесчисленные смерти и тяжкий труд, подвиги святых спасителей семян и мучеников вроде Пхра Себа, девочки, отданные в рабство ги бу сенам, — все, что было, кончилось бесславно: ликующие фаранги стоят в самом сердце королевства, вновь преданного министрами, которым наплевать на честь короны.

—  Не переживай ты так, — говорит Джайди, коснувшись ее плеча. — Мы все вынуждены мириться с собственными неудачами.

— Простите. Простите меня за все.

— Давно простил. У каждого из нас есть обязательства перед теми, кто стоит выше. Это камма свела тебя с Акка-ратом раньше, чем со мной.

— Представить не могла, чем все закончится.

— Да, страшная потеря... Но даже теперь можно все изменить.

Один из ученых ловит на себе быстрый взгляд Каньи и что-то говорит Бодри — то ли ехидно, то ли озабоченно. На плащах в отблесках электрических ламп играют пшеничные колосья.

— Что бы ни происходило, ее величество королева всегда остается на троне.

— И что толку?

— Разве не лучше, если тебя будут помнить так же, как тех крестьян из Банг Раджана, которые встали на защиту Аютии, зная, что война проиграна, и недолго, но сдерживали наступление бирманцев? Или хочешь быть как те трусливые придворные, которые принесли в жертву свое королевство?

— Это все честолюбие.

— Возможно. Но открою тебе правду: на фоне всей истории Аютия — песчинка. Разве тайцы не пережили ее разграбления? Разве не было сотен таких же историй? Разве не остались в прошлом бирманцы? А кхмеры? Французы? Японцы, американцы, китайцы? Калорийщиков разве не пережили? Не сопротивлялись им успешно, когда другие государства сдавались? Кровь и плоть нашей страны — народ, а не этот город. Народ носит имена, данные ему династией Чакри, народ — вот что важнее всего. А придает ему сил этот самый банк семян.

— Но ее величество заявляла, что мы всегда будем защищать...

—  Король Рама и гроша ломаного не давал за Крунг Тхеп. Только из-за своей заботы о нас он создал символ, который бы мы защищали. Но важен не город, важен народ. Что толку от города, если его жители — рабы?

Она дышит часто, взволнованно, холодный воздух дерет горло.

Бодри что-то произносит, и генхакеры начинают вопить на своем жутком наречии.

— Действуй, как я, — говорит Канья Паи, достает пружинный пистолет и в упор стреляет в голову женщине-фа-рангу.

Голова Элизабет Бодри, дернувшись, заваливается назад. Облако мельчайших красных капель оседает на новенькой одежде Хок Сена. Под взглядом генерала белых кителей старик немедленно падает на колени рядом с телом заморского демона и в знак повиновения делает кхраб. Мертвые глаза светловолосого создания удивленно смотрят прямо на него. Вдоль стен стрекочут диски, кричат люди.

Внезапно наступает тишина.

Генерал рывком поднимает старика на ноги и тычет в лицо пистолетом.

— Не надо, — лопочет Хок Сен по-тайски, — я не такой, как они.

Дама в белом кителе, посмотрев внимательно, резко кивает, отталкивает его к стене — тот немедленно притихает в углу — и начинает отдавать хлесткие приказы. Тела агрогеновцев быстро оттаскивают в сторону. Хок Сен удивлен тем, как ловко эта неулыбчивая женщина управляется со своей командой. Она подходит к монахам — хранителям банка семян, почтительно делает кхраб и что-то быстро говорит. Несмотря на этот символ уважения к их духовной власти, совершенно ясно, кто здесь на самом деле главный.

Старик холодеет от ужаса, когда слышит, какие именно приказы она отдает — замыслила страшные, недопустимые разрушения, однако монахи послушно берутся задело и вскоре непрерывным потоком идут из подземелья. Генерал распахивает двери, скрывающие за собой целые арсеналы, и распределяет отряды: один — к Большому дворцу, другой — к насосу Коракот, третий — к шлюзу в Клонг Той.