Филип Фармер - Многоярусный мир: Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь.

Это должно было успокоить мать — и, вероятно, так и произошло, хотя она не скрывала своего разочарования. Ей-то казалось, что видения и стигматы — знак Божий, и Джиму суждено стать святым.

По рации поступил новый вызов, и патрульные поспешно уехали. Фрихоффер, что-то ворча себе под нос, поплелся прочь по переулку. Джим осмотрелся в поисках своего портфеля.

— О Господи, этого недоставало! Кто-то спер портфель!

Отец и так еле-еле раскошелился на учебники в начале семестра. Придется просить у матери. Нет, Эрик Гримсон потребует, чтобы Джим сам заплатил. А где ему достать денег?

* * *

Ева Гримсон еще не вернулась с Золотого Холма, когда Джим добрался до дома. Отец уже знал о случившемся. Джим попытался объяснить, почему он дрался, но Эрик Гримсон не обращал внимания на его слова. Сложив руки на груди, он стоял у входа в подвал, наблюдая за тем, как Джим снимал с себя одежду и засовывал ее в старую стиральную машину.

— Это лишний расход мыла, воды и газа, а счета и так достаточно высокие, хотя не могу утверждать, чтобы благодаря тебе особо увеличивался счет за воду. Можешь рассматривать это как ниспосланный свыше повод принять душ!

Джим решил сначала привести себя в порядок и только потом сказать отцу о пропаже книг. Но когда он без особого желания покинул свою комнату, выяснилось, что Эрика Гримсона уже нет дома. Наверняка папаша отправился в «Таверну Текса», где пропьет деньги, на которые можно было бы купить учебники. Кстати, Джим вспомнил, что собирался позвонить в забегаловку, где работал. Если он скажет управляющему, что в очередной раз заболел, то его, наверное, уволят.

Ну и что? А то, что другую работу найти будет непросто.

Но Джим обещал Сэму, что пойдет вечером праздновать Хэллоуин — кому захочется пропускать такое развлечение! Возможно, мать даст ему денег на карманные расходы. Хотя она и не станет жаловаться, под взглядом больших печальных глаз Джим почувствует себя попрошайкой, паразитом, кровососом, никчемным типом и действительно паршивым сыном. Ее молчание, жалкий вид, покорность и безразличие к собственной участи выводили Джима из равновесия гораздо чаще, чем вопли и проповеди отца. В сварах с отцом, по крайней мере, можно выпустить пар.

В доме стояла тишина, лишь порой слышались слабые стоны или негромкие шепотки. Эти голоса хотят предупредить людей наверху о грядущих крупных разрушениях в Бельмонт-Сити? Или, как в поэме Колриджа «Кубла Хан», он слышит «голоса предков, предвещающие войну»? Может, это тролли работают в заброшенных угольных шахтах?

Да, с головой у него точно не в порядке. Мысли, точно пули, не попавшие в цель, — отскакивают рикошетом, носясь повсюду, предлагая сотню сценариев, хотя реальным может быть только один.

Джим сидел на стуле в гостиной, лицом к фальшивому камину, над которым на полке стояли статуэтки Девы Марии и святого Стефана, две ароматические свечи, пепельница, полная сигаретных окурков, и музыкальная шкатулка с пожелтевшими фигурками балерин на крышке. А еще выше висела большая фотография Рагнара Фьялара Гримсона, любимого дедушки Джима, умершего восемь лет назад. Рагнар, хотя и улыбался, выглядел таким же свирепым, как его тезка — легендарный предводитель викингов. Белая косматая борода спадала деду на грудь, из-под густых белых бровей, какие должны быть у Бога (если на свете есть Бог), на Джима смотрели пронзительные голубые глаза. Когда старик умер, его сын, Эрик, снял со стены большую картину, изображавшую Иисуса, и, несмотря на слабые протесты жены, повесил на ее место портрет своего отца. Надо же, какая замена, подумал тогда Джим.

Старый норвежец был настоящим мужчиной. Он путешествовал по морю и по суше, никогда не унывал, прочел много книг, цитировал Шекспира, Мильтона и древние скандинавские саги. Комиксы дед тоже любил и читал их Джиму, когда тот еще не научился грамоте.

Хорошо, что старик умер. Какое глубокое отвращение внушал бы ему теперь родной сын, а тем более — внук. Что же касалось невестки, Евы, то Рагнар никогда ее не любил, хотя всегда был с ней вежлив. Мать его боялась, а дед презирал людей, которым внушал страх.

Надо сказать, поначалу старого Гримсона беспокоили видения и стигматы Джима. Но вскоре он решил, что это совсем не обязательно признаки психического расстройства. Просто Джима коснулись Норны — это они дали ему второе зрение, и теперь Джим видит сокрытое от взоров других. Хотя Рагнар и был атеистом, он все же верил, или утверждал, что верит, в Норн, трех языческих скандинавских богинь. Дед брал ручонки Джима в свои огромные ладони и поворачивал так, чтобы белые пятнышки на ногтях мальчика блестели на свету: «Эти знаки викинги называли норнаспорами. Это дар Норн, в знак своей особой милости. Ты счастливец, и тебе будет сопутствовать удача».

Мало ли чего там говорил старый Рагнар о норнаспорах. Джим Гримсон — безнадежен, он — прямая противоположность герою. По утверждению школьного психолога, у него заниженная самооценка, поэтому он способен наладить отношения лишь с немногими из своих сверстников, такими же неблагополучными подростками, как и он. Джим также не умеет установить отношения с вышестоящими лицами, ненавидит власть в любой форме, не стремится к успеху. Сказав это, психолог добавил, что у Джима все-таки большой потенциал, и он вполне способен поднять себя за волосы. Это мало походило на правду, скорее на утешение.

Джим вздохнул и только теперь заметил, что вокруг что-то не так, — но лишь через минуту понял, что в доме стоит полная тишина. Он пошел на кухню и включил радио.

В 6.19, через час после захода солнца, Джим открыл окно и вылез наружу. Полчаса назад он поужинал тем, что украдкой принесла ему мать.

Ева Гримсон пришла домой на несколько минут раньше мужа и занялась ужином. Она попросила Джима убавить звук в радио, и он выполнил ее просьбу. У него так и не хватило мужества рассказать о своих дневных неприятностях. Эрик явился в полшестого, изрядно перебрав, о чем свидетельствовал багровый цвет лица и сильный запах спиртного. Первым делом он выключил радио, заявив, что не потерпит этого дерьма, когда он дома. А потом стал донимать Джима многочисленными придирками. Разумеется, он рассказал жене о телефонном звонке из полиции по поводу драки их сына с Фрихоффером-младшим.

Слово за слово — и вскоре отец с сыном уже осыпали друг друга оскорблениями. Мать молча стояла у плиты, повернувшись к ним спиной, опустив плечи, и только изредка вздрагивала. Наконец Эрик велел сыну отправляться в свою комнату, присовокупив, что ужина тот сегодня не дождется.