Светлана Ягупова - Контактер

Зазвонил телефон. Стеклова отложила утюг, вошла в гостиную и вопросительно взглянула на парня.

— Берите, — кивнул он. — Может, подруга.

Это и Впрямь оказалась Березова.

— Иду, — коротко предупредила она, и Стеклова растерялась. Пока думала, что ответить, Надежда положила трубку.

— Сейчас она будет здесь, — сказала Коляну с некоторым вызовом.

— Очень приятно. — Он продолжал печатать. — Я, кажется, уже в приличном виде? Сообщать о моей профессии не обязательно.

— Сами представитесь.

Интересно, есть ли у него свой дом, семья? И если есть, то где? И что сказать о нем Березовой?

Почти не удивилась, когда, перестав печатать, он спросил:

— Вероятно, вас одолевает множество вопросов, откуда я, куда, зачем? Увы, я не современный Робин Гуд, у меня все гораздо сложнее. В семидесяти километрах отсюда, в Волногорске, мой дом. Детский. Единственный, где меня еще помнят и любят.

— В Волногорске? — удивилась она. — Это же город моего детства!

— Выходит, земляки? — Он развернулся на стуле. — В какой школе учились?

— В третьей.

— Ну а я через дорогу, в десятой, и наверняка пулял в вас снежками и дергал за косички.

Они как-то одновременно улыбнулись своему детству, и Стекловой почудилось, что и впрямь когда-то знала мальчишку со слегка раскосыми глазами.

— У меня в третьей дружок учился, Вовка Денисов.

— Знаю! — обрадовалась она. — Такой кучерявый, худющий!

— Он самый.

— Небось в курзал на танцы бегали?

— Бегал.

— Я тоже. Мне уже начинает казаться, что когда-то вы пригласили меня на танец.

— Очень возможно.

— Случайно, с Витькой Косяковым не знакомы?

— Косяков? Что-то не припомню. А кто это?

Она строго взглянула на него.

— Ваш коллега.

— Неужели у такой интеллигентной женщины есть знакомые воры?

— В одном дворе жили, никуда не денешься.

— Пардон, вам сколько лет?

— Двадцать семь.

— Выходит, одногодки?

— Я так и думала. Что же это с вами, а? — вырвалось у нее отчаянно. Вдруг захотелось защитить, оградить его от опасности, от чего-то грозно нависшего над ним.

Он уловил этот миг ее настроя и успокаивающе кивнул:

— Ничего, все устроится, Татьяна Васильевна.

Рассказать бы ей обо всем, что случилось с ним, но в эту минуту легким толчком в грудь напомнила о себе Зоя. Это ей он нес весь груз впечатлений, болей и не должен был преждевременно сбрасывать его. Но как теперь явится, опять переступив тот барьер, через который дал слово уже никогда не перешагивать?

Не раз представлял длинные вечера с нею. По-восточному бросит матрац на пол, поставит на проигрыватель диск с какой-нибудь успокаивающей мелодией и, положив ее голову себе на грудь так, чтобы видеть выражение ее глаз, будет читать в них приговор и понимание, начнет долгий разговор до утра. Прежде всего расскажет о городах, где побывал, какие они разные не только архитектурой, планировкой, но и характером. Да, у каждого свой характер, и уже на вокзале, едва сойдя с подножки поезда, можно почувствовать, какой он: раздражительный, нервный или спокойный, приветливый. Есть города-ребусы, которые трудно разгадать с ходу, надо немного пожить в них. А есть, как люди-экстраверты, нараспашку, без всяких тайн, смело протягивающие тебе руки. В таких даже как-то неловко объегоривать. Существуют города-западни, из которых надо немедленно убегать, иначе крышка. Тот, в котором он сейчас, именно из таких, но, опьяненный свободой, он не сразу почувствовал это. Когда-то учил Мирку: «Узнавай города по глазам людей». Где она сейчас? В какой колонии пропадают ее молодые годы? А может, образумилась и, как мечтала, вышла замуж, нарожала детей?..

Около года они ездили вдвоем, удрав от Чая, его опасной опеки. Поначалу Мирка не протестовала, что он не дает ей развернуться в полную силу.

— Есть на что прожить день, и хорошо, — говорил он, умеряй ее воровской азарт.

Новизна открывшегося мира захватывала, увлекала. Он водил Мирку по музеям, театрам, выставкам, и красота человеческих творений незаметно входила в его сердце, вызывая диссонанс в мироощущении и раздумьях о собственной жизни. К тому же ухитрялся не расставаться с книгами. Обычно не нагружался ими, а, прочитав очередную, с грустью оставлял ее где-нибудь на видном месте и налегке продолжал свой бесконечный бег.

Музеи, книги, театры постоянно напоминали об иной, более достойной его роли в этом мире, которую он никак не мог нащупать.

Иногда Мирка взрывалась возмущением:

— Боишься замараться?

А однажды страшно сказала:

— Считаешь себя благородненьким? Да ты в сто раз хуже меня! Питаешься чужими душами.

Выходило, что он своего рода Мефистофель. Пробовал оправдаться:

— Это милосердие — забирать чужую боль, страдания, усталость.

— Но ведь ты чаще крадешь радость, восторг, спокойствие.

— Может, со временем нацелюсь на иное.

Бывали дни, когда приходило омерзение к самому себе. Ощущал себя клопом, насосавшимся человеческой крови. Под ругань Мирки устало заваливался в купе какого-нибудь поезда дальнего следования и два-три дня лежал пластом на полке, переваривая коктейль человеческих эмоций. Лица жертв фотографиями отпечатывались в мозгу, и он распутывал, кому из них принадлежит то или иное чувство… Разглядывая каждое лицо, начинал сожалеть, что невозможно вернуть по почте украденное эмоциональное состояние. Но порой казалось, будто в его силах распорядиться этим состоянием так, что человек, у которого оно взято, остался бы не внакладе, а наоборот, в выигрыше.

Мирка не расставалась с обшарпанной гитарой, сидела напротив и, если в купе никого не было, пощипывала струны. Под эту тихую музыку он, как скупец, в полузабытье перебирал свое эфемерное богатство, не уставая удивляться его многообразию. Далеко не все оттенки чувств можно было выразить в словах, и, когда Мирка слишком уж приставала с просьбой рассказать, отчего на губах его блуждает улыбка или же они горько кривятся, он долго подыскивал слова, отражающие хотя бы приблизительно гамму состояний, переполнявших его.

— Представь себе темный лес с сырыми стволами сосен, елей, дубов. Под ногами пружинит слой полусгнившей хвои и листьев. Ты ожидаешь, что через километр-два створки леса распахнутся, и выйдешь на усеянную цветами поляну. И что же? Вместо этого стволы все гуще и плотнее смыкаются перед тобой, пока не натыкаешься на высокий, чуть ли не под облака, угрюмый частокол. Примерно так можно определить самочувствие женщины, с которой я сегодня контактировал. Поскольку сегодня у меня голова трезвая, я попробовал освободить эту женщину от тяжкого состояния, а она решила, что я ее обокрал, — пришлось спешно уматывать.