Роберт Уилсон - Спин

Джала хмыкнул:

– Чем... Женским полом, конечно. Красавицами... а может, и уродинами. Чем еще можно там заниматься?

Тут мяч снова перелет через сетку и, как назло, угодил в Джалу. Рассвирепевший Джала прижал мяч к животу:

– Я вас предупреждал, черт возьми! Все, игра закончена!

Пацаны прижались к сетям, завопили. Эн оказался самым храбрым. Он подскочил к Джале, потный, возбужденный, дыша как паровоз. Его команда побеждала.

– Дай, пожалуйста.

– Мяч хочешь? — Джала вскочил, выпрямился, как будто разозлившись еще больше. — Хочешь? Получай! — Он размахнулся и швырнул мяч за борт, в сине-зеленую пустыню Индийского океана.

Эн на секунду замер, потом тихо произнес что-то на минанг.

Джала побагровел, размахнулся и влепил мальчику оплеуху такой силы, что очки соскочили с носа Эна и запрыгали по палубе.

– Извинись, — потребовал Джала.

Зажмурив глаза, Эн упал на одно колено, всхлипнул. Встал, отошел за очками, снова насадил их на нос. После этого с очень серьезным видом подошел к Джале.

– Нет, — сказал он тихо. — Ты извинись.

Джала ахнул, выругался, замахнулся. Эн сжался.

Я перехватил руку Джалы.

Джала удивленно повернулся ко мне:

– В чем дело?

Он попытался выдернуть руку, но я ее не выпустил.

– Не надо, — сказал я.

– В чем дело? — возмутился Джала. — Я делаю, что хочу.

– Отлично, — согласился я. — Только не надо больше драться.

Джала задохнулся от возмущения:

– И это... И это после всего, что я для вас сделал...

Он снова глянул на меня. Не знаю, что он увидел в моем лице, не понимаю, что я сам ощущал в этот момент. Но что-то смутило Джалу. Рука его обмякла, сам он как-то расслабился.

– Стебанутые америкосы, забодай тебя ишак,— пробормотал он, повернулся к небольшой толпе детей и матросов и обиженным тоном объявил: — Пойду на камбуз. Хоть там найду покой и должное уважение.

И он двинулся прочь.

Эн все еще глазел на меня с разинутым ртом.

– Извини, — сказал я ему. Он молча кивнул.

– Мяч теперь уж не вернешь, — добавил я.

Эн потрогал щеку, по которой его ударил Джала.

– Да ладно, — пробормотал он.

Позже, после ужина с командой, через несколько часов после перехода, я рассказал Диане об инциденте.

– Я сделал это как-то автоматически. Казалось, совершенно естественно. Можно сказать, рефлекторно. Наверно, это атрибут Четвертого.

– Вполне возможно. Защита жертвы, особенно ребенка. Мгновенно, без колебаний, без размышлений. Я чувствовала нечто продобное в себе. Вероятно, марсиане закодировали это в перестройку нервной системы. Если они вообще способны манипулировать чувствами, то почему бы и нет... Если бы с нами был Ван Нго Вен, он мог бы объяснить, так? Или Джейсон. Ты действовал, не чувствуя принуждения?

– Нет, совершенно естественно.

– Не стесняясь, не раздумывая?

– Нет-нет. Ощущая правоту.

– Но до перехода в Четвертый ты бы так не поступил.

– Может быть, и поступил бы так же. Или захотел бы так поступить. Но, возможно, пока бы раздумывал и взвешивал, время бы ушло.

– В общем, ты не сожалеешь.

Нет, я не сожалел. Просто удивлялся. Это ведь был не только я, но и марсианин во мне. Так сказала Диана, и я ей поверил. Но к этому следовало привыкнуть. Как и при любом другом переходе — от детства к юношеству, от юношества к зрелости — открывались новые возможности, приходилось принимать новые условности, испытывать новые ощущения и сомнения.

И снова я сам себе чужак.

* * *

Я почти закончил сборы, когда Кэрол, уже немного навеселе, сошла вниз, держа в руке коробку из-под обуви.

Коробку с надписью «Школа».

– Возьми с собой. Твоей матушки.

– Если она для вас что-то значит, Кэрол, оставьте ее у себя.

– Спасибо, по я уже изъяла, что хотела. Я открыл коробку.

– Письма.

Из коробки исчезли анонимные письма, адресованные моей матери.

— Точно. Ты их читал?

– Нельзя сказать, что читал, но понял, что любовные письма.

– Бог мой, Тайлер, что за сю-сю-сю... Любо-овные... Я их представляю себе как восторженную дань... Ну там, что-то возвышенное, в таком вот духе.

Они совершенно целомудренны, если вникнуть. Без подписи. Белинда получала их, когда мы учились в университете. Она встречалась с твоим отцом и, конечно, не могла их ему показать. Он ей сам письма писал. Вот она и делилась со мной.

– Она так и не узнала, кто их автор?

– Так и не узнала.

– А ведь, наверное, хотела узнать.

– Еще бы. Но они с Маркусом уже обручились. С Маркусом она познакомилась, когда он и И-Ди запускали свой первый бизнес, конструировали и производили первые высотные воздушные шары, стратостаты. Маркус называл это «технологией синего неба». Не без идеализма, конечно, с сумасшедшинкой парень, твой родитель. Белинда называла Маркуса и И-Ди «братьями Цеппелинами». Ну, мы с Белиндой стали «сестрич-ки-цеппелинки». Я тогда и начала флиртовать с И-Ди. И вся моя затея, и позднейший брак с И-Ди — лишь попытки удержать твою матушку в пределах досягаемости как мою ближайшую подругу.

– Письма...

– Интересно, что она их не выкинула, правда? Я потом спросила, почему. И она ответила: «Потому что они такие искренние...» Так она выразила свое уважение тому, кто их написал. Последнее пришло за неделю до ее свадьбы. И все. А через год я вышла замуж за И-Ди. Мы и впоследствии тесно дружили семьями, она тебе говорила? В отпуск ездили вместе, в кино ходили, в кабачки. Белинда ко мне в больницу бегала, когда я рожала двойню, а я к ней, встретила ее дома, когда она вернулась с тобой. И тут Маркус... Да... Чудесный парень был. Юмора в нем, причем не злого, теплого... Кроме него, никто на свете не мог заставить И-Ди засмеяться. Только вот рисковать любил. И вот пожалуйста. Мало того что Белинда от горя чуть с ума не сошла, так он ее еще и голой оставил. Просадил все сбережения, а за дом надо было платить. Так что, когда И-Ди переселился на восток, и мы купили это имение, вполне естественным казалось пригласить ее сюда.

– Экономкой, — добавил я.

– Экономка — это идея И-Ди. Я хотела лишь, чтобы Белинда была рядом. Мой брак не был таким гармоничным, как ее. Между мной и И-Ди с самого начала начались трения. Белинда оставалась моим единственным другом. Наперсницей, можно сказать. Почти. — Кэрол улыбнулась. — Да, почти.

— И поэтому вы хотите сохранить эти письма, как часть вашей общей жизни.

Она улыбнулась мне, как малому придурку.

– Ох, Тайлер, и тугодум же ты... Это мои письма.

Я их писала. Ну, чего остолбенел? Твоя мать насквозь гетеросексуальна, таких цельных женщин я на своем веку не встречала. Мне не повезло с ней. Моя любовь была совершенно безнадежной, но я ничего не могла с ней поделать. Больше того, я даже вышла замуж за мужчину, который мне не нравился, только чтобы остаться с нею рядом. И за все эти долгие годы я ни разу ни словом себя не выдала. Только в этих письмах. Мне приятно было, что она их не выкинула, хотя какое-то время это казалось даже и небезопасным. Взрывчатый материал, некоторым образом, да... хранящиеся на открытом месте свидетельства моей глупости. Когда Белинда умерла, я немножко запаниковала. Попыталась спрятать коробку. Хотела сжечь письма, но не смогла себя заставить. А после развода мне уже нечего было бояться, я взяла их себе. Ведь это мои письма, Тайлер. Они всегда оставались моими.