Александр Шуваев - Книга Предтеч

Бесконечная жизнь потребует бесконечных деяний, идущих прямо от сердца и обладающих всей силой Непосредственной Страсти. Всего того, что так мало присуще мне, и составляет истинную ее сущность. Моя Темная Госпожа. Только недоумки и злобные фанатики, подобные тем, которые даже в христианстве нашли-таки место собственному изуверству, могли принять за зло твою беспощадность, которая столь же истинна в этом мире, как и твоя любовь. Моя Кали.

(Мы не знаем и, очевидно, никогда не узнаем, что произошло с автором "Дневника" после вышеописанных событий, хотя, безусловно, можем с известной долей вероятности предполагать это, но после вышеприведенных текстов характер записей претерпел кардинальные изменения: это всего около пятнадцати страниц все более отрывочных записей, все более насыщенных графилонами с чрезвычайно-высокой безусловностью. Среди них в том числе присутствуют образцы, модифицирующие реальность более элементарную, нежели человеческая психика, и таким образом уже не могущие считаться символами: такого рода сущности, будучи приведены, например, в специальных руководствах, даются исключительно в виде инструкций по воспроизведению, но ни в коем случае не в образцах. Без графилонов же эта часть документа, и без того малопонятная вне конкретного авторского опыта, должна считаться совершенно бессвязной, и по этой причине не приводится в данном издании. Следует отметить, что данный документ так или иначе приходится считать первым в длинной череде свидетельств, проливающих свет на истинные причины событий, послуживших причиной возникновения, в разных случаях, мифологических, религиозных, гностических и философских систем. Тут автор "Дневника" оказывается совершенно прав в своих предположениях, что впоследствии и было подтверждено в ходе специальных исследований, направленных на изучение роли "поперечных" взаимодействий в течении исторического процесса. Описание же известных событий, непосредственно связанных с так называемым "Исходом", не относятся к числу задач, которые ставила перед собой Редакция в ходе подготовки данной публикации).

Интерлюдия

- Спрашивай, я же вижу, из одних твоих слишком долгих поклонов вижу, что ты хочешь спросить что-то, но не осмеливаешься. Так дай себе волю, потому что неудовлетворенные желания ведут к болезням печени.

- Если бы я только мог осмелиться...

- Говори поскорее, потому что непонятное тебе очевидно будет непонятно другим.

- Зачем будущему повелителю нужно мастерство живописца?

- А вот это уж и впрямь не твоего ума дело... Нет-нет, это никакой не секрет, просто ты не сумеешь понять. Мудрость рождается не только из книг, но и от умения видеть. Художники из настоящих - умеют. И пусть не все видящие - мудры, но нет мудреца, который не умел бы видеть.

- Но все мы видим, господин мой!

- Я же говорил тебе, что ты не поймешь...

- Хорошо! Но тогда почему именно его, почему именно Безумного Художника? Почему не кого-нибудь из почтенных братьев, искусных в живописи?

- Потому что так будет лучше для нашего дела. Там, где ты видишь одно, он видит десять смыслов и восемь картин. Не только гору, но и духа горы, и характер этого духа. Безумный Художник знает канон, но без малейших сомнений оставляет его, если это хоть как-то мешает ему рисовать. Так что позови-ка его сюда...

Природа жестоко посмеялась над творцом прекрасного, наградив его этакой внешностью. Он был горбат, и оттого даже и на сидящего настоятеля смотрел несколько снизу. Лицо его, более узкое, чем у большинства местных уроженцев, было желтым и морщинистым, но при этом отчего-то было видно, что он совсем не стар, не более трех кругов лет. От согбенности тела его длинные руки с плоскими пальцами свободно доставали до земли.

- Знаешь ли ты, зачем тебя позвали сюда?

- Знаю, - ответил художник, нелепо боднув головой, что обозначало у него поклон, - и ничего не понял. Я никогда не учил малых детей и вовсе не хочу себе такого несчастья. Дело мое - видеть, и делать видимым для других.

Настоятель свел кустистые брови, чего местный люд в гневе обыкновенно не делал.

- Низко для тебя? Учить будущего Владыку - низко? Знай же, что мы все почитаем за честь сделать для него хоть что-нибудь.

- Вот я и не достоин такой чести.

- Хорошо же! Так не будет тебе места ни в округе обители Баданг, ни в округе других обителей.

- Ты грозишь мне, калеке? Так я не боюсь. Вольно мне уйти туда, куда не дотянется рука ваших обителей. Я бываю сыт немногим, и единственное, что мне нужно в жизни, - это работа, во время которой я могу забыть все остальное. Это я найду где угодно и как угодно далеко.

Пока он говорил это, Одонг со свойственной всем незаурядным людям гибкостью решил сменить ход разговора, и не настаивать, если уж нужный человек так неразумно заупрямился.

- Ты дерзок, - проговорил он как бы в раздумии, - и, что бы ты там не воображал себе, я мог бы крепко наказать тебя... Но я сам виноват, я сам согрешил недомыслием, начав угрожать, потому что наше делание требует только доброй воли. И понимания, насколько оно важно. А потому бессмысленно угрожать, заставлять и вынуждать. Иди и не жди беды или каких-нибудь притеснений. Просто я ошибся, обратившись к тебе.

Художник снова поклонился на свой нелепый манер, и молча вышел, - весь переломанный, искривленный, похожий на поломанное ветром, но все-таки выжившее дерево с непомерно-длинными кривыми сучьями. Одонг проводил его мимолетным взглядом своих прозрачных, ничего не выражающих глаз. Он отменно умел отступать: в его исполнении этот маневр никогда не был бегством, а всегда - только лишь маневром, предпринятым с целью быстрейшей победы. Он знал эту братию, и присущее ей детское упрямство. Все, что здесь требовалось, - это представить дело таким образом, чтобы художник воображал, будто сам хочет того, что нужно для дела. О чем говорил настоятель со стариком, бывшим его доверенным лицом, мы не знаем. Известно только, что на следующее утро, лишь только рассвело, в условленное место, куда специально прибыл настоятель, привели человека, с головы до ног закутанного в темную ткань одежд.

- Сбрось покрывало!

Несколько минут после этого он, ни слова не обронив, внимательно вглядывался в стоявшую перед ним женщину. Она тоже не была местной уроженкой, эта бездетная вдова, занесенная в здешние места кармой, истинным Ветром Невероятного. Приятное, спокойное, немного грустное лицо. Чуть раскосые, крупные глаза, совсем черные и с каким-то усталым блеском. Яркие обветренные губы. За складками широкой одежды легко угадывалось гибкое, крепкое тело. Напоследок скользнув взглядом по ее жестким, красным от нелегкой работы рукам, Одонг вздохнул, нахмурил брови и начал тоном торжественным и, самую малость, строгим: