Ольга Онойко - Дикий Порт (Райские птицы)

Никто не заметил чужих.

Нет, со сторожами сейчас связи нет, но вчера главврачу лечебницы они сказали, что ничего не случилось…

— Я ничего не понимаю, — шептала Стелла, — они ничего не говорят… Я стою на улице, я не успела вернуться после того, как проводила вас, Алентипална… они уже все были здесь… — и потом, твёрже, звенящим от ужаса голосом, явно повторяя чьи-то слова, — здание заминировано. Внутри дети, медицинский и обслуживающий персонал. Пока никаких требований не предъявлялось. Ответственность за происходящее берёт на себя «Независимость».

Алентипална поднимает лицо. У неё дрожат губы.

Объяснять ничего не нужно.

После обеда все должны были отправиться на процедуры. Детей не выпускают из столовой. Это значит, что они пропустят приём лекарств. Это значит, что многим из них осталось жить несколько часов.

— Зачем? — шепчет Бабушка.

После вооружённого восстания, которое силы внутренних войск колонии подавили тридцать лет назад, «Независимость» перешла на нелегальное положение. Редкие пикеты, вялые сетевые скандалы и громкие, но лишённые логики статьи — более никак движение не проявляло себя. Даже судебных процессов за тридцать лет случилось два или три.

«Лаэкно очень интересуюся этой историей, — сказал Элия. — На Терре-без-номера никогда не существовало серьёзного сепаратистского движения. С самого начала оно было инспирировано и профинансировано Землёй. Показательный процесс. Превентивный».

Последнее, что сказала Стелла — ей велено позвонить в полицию. Рассказать то же самое. Как только на контакт выйдут официальные инстанции, террористы предъявят требования…

Солнце смотрит на местру Надеждину, члена триумвирата, куратора Райского Сада, председателя семитерранской комиссии по делам несовершеннолетних. Спокойный, задумчивый, прищуренный взор.

И та вдруг понимает, что машина по-прежнему мчится — к Городу.

— Костя, — тихонько велит Алентипална, — мы возвращаемся.

Озарённые летним днём зелёные горы больше не радуют глаз. Не камень в груди — тяжкая, холодная погребальная плита навалилась на сердце и лёгкие.

Минута за минутой мерцают, лёгкие точно тени, стремительные…

Алентипална думает, что в Городе идёт официальная встреча. Все силы полиции, вся агентура колониальной СБ задействованы. Кто посмеет высунуть нос, получит изрядного щелчка. Люди из «Независимости» отлично понимали это.

Но лечебница!

Несчастные, ни в чём не повинные дети!

…а в Городе идёт официальная встреча на высшем уровне. Встреча глав колоний, негласно заявивших на Анкай о неповиновении центру. И оттянуть силы — значит ослабить охрану высших лиц периферии Ареала. Местер Лауреску понимает это, как не может не понимать, что именно этого, вполне вероятно, добиваются террористы. Перед ним встанет ужасный выбор. И Алентипална знает, какой выбор сделают они — Лауреску, Ценкович, Кхин.

Контртеррористическая операция, конечно, будет.

Так сообщат СМИ.

Она, конечно же, будет.

Завтра утром. Или завтра вечером. Когда всё подготовят. Когда о детских жизнях можно будет уже не беспокоиться — они умрут до этого, погубленные не террористами, а собственной, крайне тяжёлой, почти неизлечимой болезнью…

Местра Надеждина думает, что её уже хватились. Спросили дежурных, куда она отправилась. Ищут. Скоро новости взорвутся сенсацией, Ване обязательно доложат, и он, опознав название лечебницы, догадается обо всём. Может быть, уже выяснили её маршрут, и спутник услужливо показал машину. «Как же тяжело будет», — успевает вздохнуть Бабушка. Тихо журчит голос браслетника на запястье. Алентипална рефлекторным движением разворачивает его, принимая вызов. Не нужно визуальной связи: и без того слишком тяжело…

— Ша! — объявляет голос Ценковича, — и вот уже никто никуда не летит. Тиша, чего это ты надумала? Поворачивай-ка давай.

Полетаев вопросительно смотрит через плечо. Бабушка отрицательно качает головой. Элик уже в курсе… Пусть займётся делом. Организацией оперативного штаба. В чём — в чём, а в таких вещах он знает толк.

— Тиша, — настойчиво повторяет Ценкович, и тень страшной тревоги проскальзывает в выверенных интонациях ксенолога. — Не безумствуй, милая. Возвращайся. Всё будет хорошо. Клянусь тебе. Я сам этим займусь.

Бабушка молчит.

— Тишенька! Ты мне — мне! — веришь? Это Терра-без-номера. На том берегу Академия Джеймсона. Они уже давили эту чёртову «Независимость». Вызовем всю академию!

Алентипална горько улыбается. Кажется, они уже успели всё решить. За считанные минуты управились. Конечно, это замечательный выход, это симметричный ответ: зрелищный, мощный, жестокий. Удар по рукам: «не сметь!»

Вот только, чтобы экстрим-команды добрались с того берега к этому, потребуется семь часов… нет, гораздо больше. Семь — это только путь туда и обратно.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы рассчитать такое.

— Тиша, — голос Элии тяжелеет. — Ты не имеешь права. Ты не ча…

— Извини, Элик, — шепчет Алентипална и обрывает связь.

«Я не частное лицо. Это значит, что я могу немного больше», — она опускает выключенный браслетник на сиденье и стискивает ладонями виски.

— Баба Тиша, — едва слышно окликает её Кайман. Он так и не поднялся с пола «крысы», сидит внизу. — Вы… уверены? Элия Наумович…

Корректор Высокой тройки останавливает его жестом.

— Я же знаю Элика, — отвечает Алентипална грустно. — Он станет думать, рассчитывать, прикидывать, а потом окажется, что уже поздно, и проблема исчезла сама собой… но так же нельзя… это же дети! — в её расширенных глазах бесконечное изумление — это же дети, больные дети, можно ли настолько не иметь сердца?

— А Иван Михайлович?

— Ваня… — Бабушка прерывисто вздыхает, — Ваня человек прагматичный. И… на самом деле — очень жестокий.

Слыша вызов собственного браслетника, Полетаев хмыкает: этого следовало ожидать. Решение принято, менять его он не собирается, но просто отклонить звонок такого лица невозможно.

— Батя — Солнцу, — глухой рык. — Полетаев, разворачивай машину. Это приказ.

Солнце клонит к плечу зеленоволосую голову, не отрывая глаз от дороги. Бабушка позади на сиденье напрягается, просительно вскидывает брови.

— У меня другие инструкции, — отвечает Солнце.

Молчание.

— Костя, — падает тяжко. — Я тебя расстреляю.

Алентипална закусывает губу.

Полетаев усмехается краем рта.

— Извините, Иван Михайлович.

Второй браслетник выключен. И третий тотчас: Кайман не ждёт очередного звонка.