Игорь Алимов - Академия Шекли (сборник)

Поэтому я выбежал на Родную Улицу, где жил Доктор, совсем голым, но Общественный Порядок при этом не нарушил, потому что по Родной Улице носились разные голые Люди, пожилые, средних лет, Подростки и совсем Дети, толстые и не очень (в Городе было много толстых Людей, а в Лесу их совсем мало. Это понятно). Все они визжали, кричали, орали, вели себя так, будто у каждого из них была своя Справка, и Доктор подумал даже, что в таком Мире мне (ему) будет куда легче находить общий язык с Соседями. Действительно, племена Людей относятся ко мне (Отшельнику) хорошо.

Мимо изумлённого Никопенсиуса пронеслась соседская Собака породы Бассет-Хаунд. Обычно эта Собака облаивала Доктора и пробовала его укусить, но в тот День из её глотки вырывался совсем не лай, а хрип и писк. Прошло немало Времени, прежде чем я сообразил (уже в Лесу), отчего Собака хрипела и пищала. Видимо, её Ошейник тоже пришёл в Себя. Я искренне надеюсь на то, что Собака и её Ошейник в дальнейшем примирились и их Судьбы сложились благополучно.

Очень скоро догадливый Никопенсиус пришёл ко второму выводу: Вещи пробуждались не все сразу, а как бы по очереди. Если коротко, одни Вещи обретали Волю к Жизни быстрее других.

Воля к Жизни проявлялась в движении. Те Вещи, которые могли каким-то образом шевелиться, шевелились. Те, что не могли, не шевелились, то есть Воля к Жизни не проявлялась, то есть непонятно было, пришла та или иная недвижная Вещь в Себя или нет. Постороннему Наблюдателю казалось, что не пришла. Умный Никопенсиус всё-таки сразу раскусил суть дела. Возьмём Урну, в которую складывали Мусор. Если у Урны имелась Крышка, она (Урна) была в состоянии её (Крышку) открывать и закрывать. Если Крышки не было, Урна казалась мёртвой, но не Доктору Никопенсиусу, нет.

И если Трусы, Майки, Футболки, Брюки, Ремни, Пиджаки, Платья, Юбки и другая Одежда, от природы обладавшая необыкновенной гибкостью, успешно выползала из Окон и Дверей на Улицу, Ботинкам такое счастье не светило. Но больше всего меня (Доктора) заботила в тот момент участь Шнурков, которые, конечно же, никак не могли выбраться из Ботинок без посторонней помощи.

К сожалению, Люди, вместо того чтобы хоть чем-то помочь несчастным Вещам, шарахались от них и улепётывали с чудовищной скоростью. В основном мои Соседи бежали в сторону Восемнадцатой Д(ороги), потому что на другом конце Родной Улицы был Тупик. За Людьми неслись шайки Простыней, Одеял и Пододеяльников, Велосипедов и Автомобильных Покрышек, банды Шнуров и эскадроны сорвавшихся с Крючков летучих Занавесок. Между Домами радостно летали Бланки, Листки и Газеты.

Их радость длилась недолго. Помутившись, небо извергло на землю ливень, и Доктор Никопенсиус увидел, что ожившие Вещи смертны.

Дождь с упоением избивал Газеты, дырявя их тонкие Страницы точечными водяными выстрелами, он мочил их и валил на Асфальт, где добивал, бомбардируя их тяжёлыми каплями. На моих глазах Бумага умирала и превращалась в первородную Пульпу. Выпорхнувшие из Окна соседского Дома Бумажные Салфетки гибли сотнями и тысячами.

Рядом с Доктором упало его Приложение к Энциклопедии, промокшее и обессиленное. Оно было мертво. Доктор Никопенсиус завыл от горя, и я побежал прочь от своего Дома, прочь от пришедших в Себя Вещей, прочь от ненавистного Мира, полного Страданий.

Доктор, разумеется, не убежал далеко. На повороте с Восемнадцатой Д на Бульвар сансет он (я) споткнулся и ушиб колено. Прохромав по бульвару мимо Парке девитта, Доктор выбрался на широкое и гладкое капитолийское Шоссе, по которому, сколько я себя помнил, то есть все сорок три года, восемь месяцев и пять дней, день-деньской носились, ревя и завывая, большие Грузовики, именуемые Фурами, но не сегодня, нет.

В тот День капитолийское Шоссе превратилось в форменный Ад. Первой Вещью, поразившей Доктора, была Статуя Поэта-Лауреата штата орегон по имени Бен Гур Лампмен. Как и все Статуи, Лампмен двигался рывками, раскачиваясь из стороны в сторону и с трудом переставляя железные ноги. Проходил он хорошо если метр в Минуту. Чуть быстрее Статуи ковыляла армия тяжёлых Конторских Столов, Типографских Прессов, Станков, Механизмов и их разногабаритных Запчастей. Их обгоняли Автомобили: длинная, бесконечная вереница Автомобилей.

Пожарная Кишка, уподобившись невообразимо длинному Питону, ползла по Родной Улице и содрогалась время от времени от злобы, или от испуга, или от стыда, или, может быть, ей (Кишке) приснился кошмар, а теперь кошмар Пожарной Кишки закончился и начался другой кошмар, но уже не Кишки, нет.

Бок о бок с Кишкой змеились чёрные Кабели, причём многие из них страстно обвивала Киноплёнка. Доктор до сих пор не решил, в каких отношениях состояла Киноплёнка с Кабелями: паразитизм? симбиоз? любовь?

Обходя Вещи, Доктор неторопливо (из-за ноги) побрёл в центр Города. Вскоре мне (Доктору) показалось, что он видит Людей. При ближайшем рассмотрении Люди обернулись Манекенами, а также их Оторвавшимися (или, может быть, Оторванными) Частями. За Манекенами продефилировали Игрушки и Куклы из театра марионеток; некоторые из них путались в собственных Нитях и падали, чтобы уже никогда не подняться. Рассеянного Никопенсиуса чуть не сбили с ног Деревянные Вешалки, подгоняемые с тыла гигантским Лягушонком, который много Времени сидел на крыше детского Музея. Дождь перестал, и над головой Доктора проплыл Газетный клин.

Все Вещи устремлялись на запад, точно как американские Первопроходцы. Это совпадение смутило Доктора Никопенсиуса настолько, что, произноси Доктор какую-нибудь речь, он (я) лишился бы её дара; но никакой речи я (он) не произносил, потому что молчал до самой встречи с Балерунами.

Доктор молчал не просто так: он размышлял. Вещи не таят зла на Людей, решил проницательный Никопенсиус. Они просто идут своим путём.

Этот третий вывод Доктора был чересчур оптимистичен. Скитаясь тем Днём по Городу, я видел всякое и понял, что Вещи ничем не отличались от Людей. Они (Вещи) были способны на плохие и хорошие поступки, а осмыслить их (Вещей. И Людей тоже) мотивы часто не представлялось возможным.

Так, например, Вещи могли нападать и убивать. Особенно кровожадно были настроены отчего-то Стулья; я много размышлял об этой их склонности и решил в конце концов, что Стулья мстили Миру за то, что Люди сидели на них наиболее осмеянной из своих телесных частей. Стулья искали себе подобных, сбивались в стаи, рыскали по городским Улицам, словно ополоумевшие мустанги, и беспричинно нападали на другую Мебель. Доктор Никопенсиус заметил, что особенную (я полагаю, классовую) ненависть Стулья испытывали к Креслам и прочей Обстановке Лучших Домов. Случайно я стал свидетелем великого побоища, устроенного Мебелью в старом чайнатауне; в ходе достославной битвы группа Стульев-камикадзе спрыгнула с Крыши и погребла под собой шикарное и весьма боевитое Ложе с Балдахином родом не иначе как из Музея истории.