Артем Абрамов - Чаша ярости

Коли все это по-прежнему — театр, то из солистов на сцене — один Иешуа. Пока. И один зритель — Петр. Все остальные — статисты, даже Анна-Мари. А ведь так и было обещано: то, что сделает и скажет Иешуа, будет важно только двоим ему самому и Петру. Остальные по замыслу — не в счет. Для них — только чудо, которое еще не свершилось, статуи левитов — это еще не чудо, это разминка. Потому что идея праздника у Петра вызывала сейчас большие сомнения: ну что праздничного в ночном брожении по Храму? Одно беспокойство. Уж лучше бы остаться в замке баронов Левенкур или, в крайнем случае, в доме Петра в Нижнем городе. Все-таки тепло, спокойно и сытно-пьяно.

Но праздник для Иешуа — понятие виртуальное. Исполни задуманное — вот тебе и праздник.

А что задумано?..

Молчание затягивалось.

«Что или кого ждем, Иешуа?»

«Кажется мне, еще одного зрителя…»

«Нас будет двое?»

«Понимающих — да».

«А как же твой будущий партнер?»

«Дэнис?.. Я сделаю так, чтобы он понимал. Но — не вмешивался, пока я не позволю».

«Значит, все-таки трое?»

«Дэнис не зритель. Он — участник, пусть и пассивный».

Еще раз всплывает безответное: а что задумано?..

А из темноты — вот ведь скорость передвижения по ночному Иерусалиму! вынырнул запыхавшийся пожилой коэн, который исчез куда-то полчаса назад (уже полчаса, оказывается! И впрямь молчание затянулось…), а за ним, тоже запыхавшийся, появился старый дружок и подельник, послушный исполнитель воли далеких римлян, пославших в Иудею многомудрого всадника Доментиуса первосвященник Храма, коэн-гадол Кайафа.

Буквально по Книге Книг: «Ждал правды и вот — вопль!» — Здравствуй, Кайафа! — Иешуа пошел к первосвященнику, распахнув для объятий руки, и тот отшатнулся, шагнул назад, чтобы не упасть, и ужас на его лице вполне отвечал библейскому установлению: «Он — страх ваш, Он — трепет ваш». — Здравствуй, Кайафа! — повторил Иешуа, прекрасно видя страх и трепет и тем не менее заключая первосвященника в объятия, прижимая к груди и похлопывая ладонью по спине. — Ты ведь знал, что я вернусь? Знал, знал, хотя и не верил, не хотел верить. Я и вернулся — вопреки твоему нежеланию, потому что не умирал… — Он отодвинул обмякшего Кайафу от себя, подержал за плечи и отпустил. Подождал. Кайафа устоял. — Ты не верил, что кто-нибудь, кроме тебя, может представлять на земле истинного Бога. Ты вообще не понимал, как возможно кому-то претендовать на знание Истины, если она — только твоя. Ты послал меня на смерть от распятия, чтобы все верящие мне поняли: я — только человек, обычный смертный, раз Бог не пришел ко мне на помощь в минуту, которая могла бы стать проверочной: кто прав — ты или я. Ты решил, что прав ты, все сошлось. Ты не поверил в мое Воскресение и в мое Вознесение, сочтя их обманом, совершенным моими учениками и последователями. Вот им, например… — Он указал на Петра. — Узнаешь? Это Петр, ученик мой, апостол. Он возглавлял в Иершалаиме общину христиан, которая так тебе не полюбилась, ты знаешь… Я бы напомнил тебе еще об одной ипостаси Петра, в которой ты тоже видел его, но не стану перегружать твой бедный мозг. Да и не важно это сегодня… А важно то, дорогой Кайафа, что ты действительно был во всем прав. Пусть подсознательно, на уровне чутья, оставшегося в нас от зверей, и житейского опыта, но — прав. Я на самом деле не воскресал и не возносился, я просто покинул это время и ушел в будущее. Ты же видишь своих слуг. Так поверь, что время для меня — такая же мера, как длина дороги или высота подъема: и то и другое одолеваемо… А сейчас я вернулся. Успокойся: ненадолго. Я не хочу причинять тебе зла, не собираюсь мстить за вероломство думай, Кайафа, что Бог — с тобой. Думай так, но знай: вот здесь ты как раз и ошибаешься. Бога с тобой нет, и никого ты не представляешь на земле, кроме собственной гордыни — быть выше остальных. Вот единственная Истина, которая тебе доступна, а я тебе открываю: не истинна она вовсе, а лжива и беспомощна…

Удивительно воздействие публичных речей Иешуа на слушающих его людей завораживает. Кто бы ни слушал — одинаково. Вот стоят Мастера — умные, разнообразно пожившие, повидавшие на своем веку такое, что и не снилось нашим мудрецам, умеющие и по профессии обязанные, если надо, говорить перед толпами так, чтоб муху пролетевшую слышно было! — стоят в своих смокингах, ни слова по-арамейски не понимают, а не шелохнутся. И Дэнис — по определению обязанный ненавидеть все, что говорит Мессия даже на арамейском, тоже притих, внимание изображает. Или не изображает — всерьез слушает и молчит: он же под контролем Мессии. И Анна-Мари застыла свечечкой в пышном подсвечнике кринолина — вся внимание…

И только Петр слышит произносимое и ждет — откровения ждет. Точки в очередной главе романа под общим названием «Второе Пришествие Христа». И надеется, что глава — очередная, а не финальная…

А Иешуа продолжал. Ради этой проповеди, похоже — или как назвать то, что он произносит? — Иешуа и затеял весь нынешний театр, достал из коробки или сундука кукол, отряхнул пыль, завел, выпустил на сцену…

Храм — сцена?.. И Храм тоже. И не исключено — еще сменятся декорации…

— Думал ли ты, Кайафа, о Боге так: каков Он, где Он? Как Он видит нас — в Иудее, в Галили, в стране Мицраим, в Элладе и Риме, везде?.. Я полагаю, что ты не настолько наивен, чтобы представлять Его таким же, как мы с тобой. Я не раз твердил: мы созданы по образу и подобию Его — да, так, но это значит лишь, что он создал образ, придумал, представил — нас, людей, и жизненное воплощение, то есть изделие, получилось абсолютно подобным изначальному образу. Иначе: эскизу, рисунку, чертежу, образцу. Может, поэтому Он подарил нам вторую заповедь, а?.. Не для того, чтобы мы не рисовали или не ваяли из глины и из камня фигуры людей и всяких зверей, а чтобы никогда не вздумали вдохнуть жизнь в нарисованный или вылепленный образ. Не создать из мертвого материала мертвый образ, а именно оживить его… Как ты считаешь, Кайафа? — Риторическим оказался вопрос: молчал первосвященник. Да Иешуа и не ждал ответа. — А раз Господь наш абсолютно не таков, как мы, смертные, — со слабыми руками-ногами, с недалеко видящими глазами, с плоховато слышащими ушами, с неторопливым мозгом и скверно работающим сердцем, — то тогда можно представить, что Он все видит и все слышит, все знает и все может, и нет для Него преград ни в море, ни на суше, более того, Он — везде и всегда, в один миг и во все времена. Тогда — вопрос: а каков Он на самом деле?.. Нет ответа, Кайафа, не дано смертному понять образ Бога… Будем считать, что мы с тобой ответили на вопрос: каков Он. Ответ уклончивый: никаков… А где же Он?.. Можно ответить: на Небе. Но Небо, Кайафа, это совсем не твердь, как утверждает великая книга Брейшит. Не стану утомлять тебя новыми знаниями, но уж поверь на слово: таких миров, как наша земля, мириады в той части бездны — вспомни книгу! — которая находится за твердью. И где, как внятно сказано, не было самого Бога, а лишь только Дух Божий витал, лишь только Дух. А бездна — это бесконечность, хотя тебе трудно понять суть слова. Опять поверь: это — как горизонт, ты идешь к нему, а он все удаляется, и нет конца пути… Так выходит, даже Тора наша утверждает: нет и не было Бога рядом с Землей! А ты, Кайафа, ищешь Его у себя в тесной комнатке, которую вы называете Святая Святых. Она пуста, Кайафа! И я вернулся на землю Ханаанскую и пришел к тебе этой черной ночью только для того, чтобы сказать: твоя работа тоже пуста, как Святая Святых, ибо нет нигде рядом Того, чьим тайным именем ты правишь верующими. И не рядом тоже нет… И идут по пустыне слепые, положив правые руки друг другу на плечи, и ведет их тоже слепой, который врет, что он видит путь…