Владимир Малов - Зачет по натуральной истории

— Пойдем, пойдем, — стиснув зубы, сказал Петр, — там я тебе все объясню. Не здесь же, при этих вот… отличниках!

Схватив Златко за руку, он вытащил его в коридор. Ничего еще не понимая, за ними последовали и Бренк с Костей.

Петр захлопнул дверь кабинета истории. За ней было тихо: дисциплинированные учащиеся — звонок с урока еще не прозвенел! — оставались на своих местах. Петр выскочил на лестничную площадку, но снизу, с первого этажа, донеслись голоса. Голос Верочки, в котором звучали слезы, произнес:

— Степан Алексеевич, как вы могли?

Бренк, перегнувшись через перила, сунул вниз на вытянутой руке фонокварелескоп.

— Так я ведь, Вера Владимировна, в СМУ когда-то работал, — ответил голос директора. — Помогли, помогли старые друзья, пришли на выручку. К тому же ремонт все равно надо было когда-нибудь делать, а тут такой случай. Правда, вы, наверное, не заметили, задние стены и сейчас еще красят. Но главное, фасад успели к утру сделать…

— Да при чем здесь фасад, — долетел дрожащий голос Верочки. — Как вы могли? Эта экскурсия…

— Вера Владимировна, — мягко сказал директор. — Невестка у меня работает в экскурсионном бюро. И спонсоры нашлись.

— Вы просто заманили ребят, чтобы они не пошли в школу, чтобы вместо них в классах были другие…

— Вера Владимировна, — донесся мягкий директорский голос, — ведь мы же с вами, и не только с вами, вчера обо всем договорились.

— Да, — в голосе Верочки слезы теперь были слышны совершенно явственно, — мы договорились, но я не думала, что дойдет до такого! Скрепя сердце, я обещала, что буду на своем уроке спрашивать только сильных учеников… чтобы школа не ударила лицом в грязь… чтобы не создалось плохого впечатления… Но я же не думала, что вы всех замените…

— Вера Владимировна, Верочка, — долетел мягкий голос директора, — это и есть очень сильные ученики, отличники, которых вы могли спрашивать о чем угодно, хоть по всему курсу. Я должен честно признаться: эта мысль с экскурсией и… э… некоторой заменой учащегося состава пришла мне в голову в самый последний момент. Но ведь такая замена — это полностью гарантированный успех. Это же все, как на подбор, победители олимпиад, люди проверенные. Дисциплинированные — пришли на час раньше, не подвели. Победители исторических олимпиад, кстати, тоже! Они, разумеется, не знают, кто и зачем будет снимать, все соблюдено! Верочка, вы просто недооценили. Ведь для двадцать третьего века снимают! Представляете, каких трудов стоило организовать все это за один вечер? Изо всех московских школ, отовсюду! Хорошо еще, что я и в Мосгоруно когда-то работал.

— Вы понимаете, как это называется?! — закричала Верочка. — Ведь такие, как вы… из-за таких, как вы… Вы ведь не настоящее обманываете, а будущее! И зачем? Зачем?

Каблучки Верочки стали стремительно удаляться.

— Так ведь на самом деле не все хорошо, — долетел голос директора. Есть очень сильно неуспевающие или, допустим, мы с вами хорошо знаем, что в столярной мастерской нет никаких условий для занятий. И медсестру для школы найти никак не можем… Но им-то, в будущем, в нашем с вами будущем, зачем обо всем этом знать? Какое у них останется о нашей школе впечатление?… Эх, и свалилось же все это на мою голову!

— Все понятно? — шепотом спросил Петр Трофименко.

— Ничего нам не понятно, — ответил Златко. — Объясни, что здесь происходит? Почему мы больше не можем снимать?

И тогда Петр взорвался. Он говорил свистящим шепотом, потому что не хотел все-таки нарушать чинную тишину, и слова вылетали из него, как пар из перегретого чайника.

— Да неужели непонятно? Вы снимаете то, чего на самом деле нет! Вам же не нашу школу показывают, а картинку! Вам хотят показать все, как можно лучше! Как же, ведь для двадцать третьего века снимают! — передразнил он Степана Алексеевича. — Эх!..

В сердцах он махнул рукой.

— Вы лучше библиотеку снимете, там ни одной настоящей книги нет, только полезные советы так и лежат который год, как пионерским строем под барабан ходить! Или столярную мастерскую снимите!

— В мастерской мы не были, — оторопело отозвался Петр.

— Пошли отсюда! — свистящим шепотом распорядился Петр. — Нечего больше снимать, везде вам покажут одно и то же! Да не по этой лестнице пойдем, а по другой. Степан Алексеевич сейчас наверное у буфета стоит, ждет, чтобы вы и буфет сняли, потому что он наверняка и в «Гастрономе» каком-нибудь раньше работал.

— В буфете мы тоже не были, — растерянно сказал Бренк.

— И не пойдете! — отрезал Петр. — Раньше надо было идти, когда эффект кажущегося неприсутствия действовал.

С обратной стороны школа большей частью в самом деле оставалась еще прежней, бело-серой, но работа шла быстро. Стены были буквально обвешаны люльками с энергичными малярами и с ведрами розовой краски. Петр, Костя, Златко и Бренк сидели на укромной скамеечке в глубине школьного сада, наблюдали за перемещениями люлек вверх и вниз, слушали производственную речь, которая сопровождала покраску.

И немного успокоившись после всего пережитого, Петр сказал:

— Вы уж нас, ребята, извините! Но, видно, не судьба вам снять ваш фильм. Если с самого начала не задалось, пиши пропало! Раз сломался блок индивидуального хронопереноса, значит, придется вам там у себя в двадцать третьем веке все на него списывать. Вам не попадет?

Златко барабанил пальцами по скамейке. Бренк нажал на фонокварелескопе кнопку и среди кустов в необычном ракурсе — сверху вниз и под углом в сорок пять градусов — возникли красная, гневная и красивая Вера Владимировна и спокойный Степан Алексеевич, стоящие между буфетом и директорским кабинетом.

— Невестка у меня работает в экскурсионном бюро, — сразу же сказал директор школы.

— Да выключи ты! — снова вскипел Петр.

Директор и разгневанная Верочка исчезли. Златко все еще барабанил пальцами по скамейке.

— Так вы хотите сказать — я правильно понял? — всего того, что мы видели, на самом деле нет? — спросил он наконец. — Неужели вам уже знаком эффект кажущегося присутствия? Хотя голограммы, вроде бы, давно… не помнишь, Бренк? Но нет, все-таки, кажется, у вас, в девяностые годы двадцатого столетия, были только неподвижные голограммы, а здесь…

Костя, до этого все время молчавший, словно бы слушавший что-то внутри себя, наконец вмешался в разговор:

— Не голограмма это! — сказал он. — Голограмма, это когда видишь то, чего на самом деле нет, а вы видели то, что есть на самом деле, то есть вполне реальных людей и реальные предметы, но все-таки видели то, чего на самом деле нет. То есть, конечно, есть, но по-другому. Есть не так гладко и хорошо, как вы видели.