Клиффорд Саймак - Фото битвы при Марафоне

И вот я сижу за кухонным столом, а передо мной стопка исписанных листов. Рукопись подходит к концу. Рядом стоят два кубика. Меня не покидает удивление перед слепым стечением обстоятельств, направлявших меня прямо к ним. А еще я не без горечи удивляюсь необходимости в одиночку нести груз истины, не имея возможности поделиться ни с кем даже словом, доверяясь лишь бумаге, в тишине и тайне ради собственного спасения (хотя и начинаю думать, что это меня не спасет).

И еще меня удивляет отсутствие во мне какого бы то ни было сострадания к этим людям будущего: ну не могу я считать их детьми наших детей, нашими отдаленными потомками. Отчего я не могу пожелать им добра? Не знаю, не понимаю, и ничего не могу с собой поделать — словно они чужаки, словно они так же чужды мне, как и те существа, которые отправляли к звездам цилиндры; но чужими их сделало не расстояние, а время.

Теперь что касается кубиков.

Конечно, я не историк, но почти уверен, что в первом запечатлена коронация Карла Великого на трон властителя западной империи. Карл — если это действительно он — просто грубое животное, головорез, с первого же взгляда внушающий инстинктивную неприязнь. А проводит церемонию Лео III — маленький суетливый человечек, на которого происходящее производит гораздо более сильное впечатление, чем на будущего императора.

Разумеется, уверенность у меня нет, но целый ряд факторов заставляет мне предполагать, что в этом фото изображены Карл Великий и Лео. В контексте истории именно эта коронация должна привлечь внимание человека, отправляющегося в прошлое, а если точнее — привлечь внимание человека нашего времени. Со Стефаном ни в чем нельзя быть уверенным — если его мышление и мировоззрение похожи на мировоззрение его современников, то один Бог ведает, зачем он вообще что-нибудь делал. С другой стороны, он сфотографировал Марафонскую битву — а это наводит на мысль, что он думал примерно в том же направлении, что и мы, и делает понятным его так называемый психоз. Быть может, современники считали его невротиком лишь за явно атавистичный характер?

Слабое утешение. Уж лучше бы атавизм был тут ни при чем. Будь у меня такая уверенность, второй кубик не внушал бы мне таких опасений.

Теперь я жалею, что не принял на себя труда узнать Стефана поближе. Как оказалось, его никто и не знал толком. Многие годы мы жили бок о бок, удосуживаясь лишь помахать ему рукой при встрече. Ну да, характер у него был непростой — Хемфри говорил, что из Стефана слова клещами не вытянешь. И все же всем нам стоило приложить побольше усилий.

Теперь я пытаюсь мысленно воссоздать его образ, представить, как он крадется через лощину, чтобы спрятать кубики. Должно быть, смерть застигла его по дороге к тайнику, когда Стефан хотел схоронить марафонское фото. И у меня зреет парадоксальное предположение, что он сыграл над нами какую-то жуткую могильную шутку, сам навел нас на свой тайник, намеренно погибнув прямо под мостом, чтобы я или кто-нибудь другой легко нашел спрятанные кубики. Тогда две фотографии достоверных исторических событий должны вызвать доверие к третьей. Это, конечно, безумие, но в крайних обстоятельствах люди думают вопреки логике. Должно быть, заблуждаюсь все-таки я, изо всех сил отыскивая повод не придавать значения третьему снимку.

На снимке показано распятие. Крест совсем невысок — ноги распятого не достают до земли всего пару футов. Запястья приколочены к перекладине гвоздями, но щиколотки просто привязаны к столбу, без какой-либо опоры для стоп. А чтобы обвисшее тело не сорвалось с гвоздей, в паху пропущен вколоченный в столб деревянный колышек. Вдали виден древний город. Рядом со скучающим видом опираются о копья с полдюжины безмолвных солдат — насколько я понимаю, это римские легионеры, приставленные к кресту для охраны порядка во время казни. Кроме солдат, почти никого — небольшая группка притихших зрителей. Под крестом, обнюхивая его, стоит тощий пес; при взгляде на него как-то сразу ощущаешь, что через секунду пес задерет лапу.

На кресте нет никакой таблички с издевательской надписью. Чело распятого не увенчано терновым венцом. Крест лишь один, крестов с разбойниками рядом нет. И никакой торжественности и славы.

Но все-таки, все-таки… Стефан снял момент Марафонской битвы, увековечил для потомков тот немаловажный рождественский день, доказав, что обладает острым чутьем историка, причем историка современного, а не будущего. Если он настолько прав в двух случаях — то почему же должен заблуждаться в третьем? Ну да, распятие применялось часто, это наказание для рабов и преступников — словом, для отверженных и презренных. Но историческим значением обладает лишь одно-единственное. Мог ли Стефан его прозевать? Хочется верить, что так, но увы, скорее всего он прав.

Но что меня огорчает, наполняя мою душу бездонным холодом, — это заурядность происходящего. Просто дрянная смерть — если она бывает дрянной; по-моему, чаще всего именно так дело и обстоит. Солдаты ждут, когда жертва отдаст концы, и можно будет заняться чем-нибудь более приятным. Остальные просто ждут конца, безропотно и смиренно; владычеству и силе Рима не может противостоять никто.

Но все-таки я считаю, что если событие происходило именно так, таким оно и должно остаться, таким оно и должно быть поведано нам. Из этого грустного и ничтожного события христианство может почерпнуть такую силу, какой никогда не даст ему вся символика воображаемой славы.

Голова жертвы свесилась на грудь, но если повернуть кубик — не увидеть лицо будет невозможно.

И заглянув ему в лицо, я все пойму — не потому, что узнаю. Мы не знаем его лица, до нас дошли только плоды фантазии стародавних художников, и не все они сходятся между собой. Нет, я узнаю его по глазам, по какому-то особому выражению лица.

И еще мне не дает покоя седло. Интересно, можно ли его починить? Можно ли заставить его снова заработать? Сумею ли я с нуля разобраться в управлении?

Примечание редактора: Данная рукопись найдена после исчезновения Эндрю Торнтона, в его портфеле, вместе с черновиками книги, над которой он работал. Полиция пришла к заключению, что он, вероятно, забрел в чащу, где и убит медведем, так что найти его тело будет практически невозможно. Расстроенное состояние его ума, проявившееся в рукописи, делает эту гипотезу весьма вероятной. Об исчезновении Торнтона сообщил его друг, Невилл Пайнер, по возвращении из Греции. Упомянутое в рукописи седло не обнаружено, да и вряд ли когда-либо существовало. Доктор Пайнер, ныне занятый работой над книгой о Марафонской битве после ряда новых находок, категорически отрицает наличие так называемой Марафонской фотографии.