Герберт Уэллс - Наземные броненосцы

— Я бы немного подождал, — попросил корреспондент.

Лейтенант покачал головой.

— Ничего не увидим.

Он извинился и пошёл назад, к траншее, где его маленький отряд — ловкие, дочерна загорелые солдаты — травили вечерние байки. При виде офицера люди деловито засуетились. Корреспондент поднялся, бросил взгляд назад, на полминуты отвернулся к загадочным деревьям и снова поворотился в сторону лагеря.

Он размышлял: чёрное в рощице, выстрел по миражу — что бы это ни было — из тяжёлого орудия — как примут редактор и читатель эту историю? Занимательно ли для публики?

— Хоть тень интереса за десять дней, — подумал репортёр. — Впрочем, нет. Я напишу другую статью: «Война выдохлась?»

Он оглядел тёмную путаницу траншей — одна над другой, лишь начатые, и грозные, готовые, оборудованные. Сумерки и туман скрадывали очертания оборонительных линий, тут и там зажигались лампы, у маленьких костров собирались группы людей. «Здесь никакое войско не преуспеет» — подумал журналист.

Эта война угнетала его. Журналист полагал, что множество вещей на свете куда как лучше военных упражнений; он верил, что современный прогресс, со всеми его нездоровым напряжением, чудовищной концентрацией рабочих сил, несправедливостями и огорчениями всё-же не порочен по сути своей и несёт миру надежды; мысль о том, что дети природы, привычные охотники, далёкие от книг, искусств, радостей образованной жизни небезосновательно надеются остановить и, в конце концов, разбить грандиозное движение язвило его цивилизованную душу.

Вслед за его мыслями, как будто бы нарочно от траншей появился отряд; солдаты шли мимо корреспондента в колеблющемся свете путеводного фонаря.

В красном свете мелькали лица; одно, на мгновение, высветилось в анфас — обычный в рядах обороняющихся облик солдата: нос картошкой, пухлые губы, светло-серые, недоверчиво-хитрые глаза; заломленная на сторону широкополая шляпа с фазаньим пером — эдакий деревенский Дон-Хуан; тёмно-коричневая кожа, крепкое тело, широкий шаг неутомимого пешехода, рука привычно держит винтовку.

Корреспондент ответил на приветствие и двинулся прочь.

— Деревенщина, — шептал он, — хитрая, примитивная деревенщина. И, всё-же, они собираются побить город в военной игре!

В красном зареве между ближайшими палатками началось пение — сначала один, затем полдюжины громких, нестройных, душевных голосов затянули немудрёную и чрезвычайно сентиментальную патриотическую песню.

— Снаряд вам на голову! — злобно пробормотал корреспондент.

Сражение началось в секторе после названном «Хэкбонс Хат» — плоская, широкая полоса нейтральной земли не предоставляла укрытия и ящерице; встревоженные люди, спросонок наводнившие траншеи сочли атаку лишним доказательством пресловутой, многажды перетолкованной неопытности врага. Поначалу корреспондент не поверил своим ушам и готов был поклясться, что и он, и сосед по палатке — поднятый среди ночи военный художник пытался обуться при свете зажатого в руке фонарика — оказались жертвами общего помрачения умов. Репортёр сунул голову в ведро с ледяной водой и принялся утираться полотенцем; рассудок, наконец, вернулся к нему. Он прислушался.

— Ну и ну! На этот раз не панический огонь! Грохочет словно десять тысяч телег на железном мосту!

Затем в нарастающем шуме появились новые звуки.

— Пулемёты!

Затем:

— Орудия!

Рисовальщик в одном ботинке посмотрел на часы, затем снова и недоверчиво глянул на циферблат:

— Полтора часа до рассвета. В конце-концов, вы верно угадали метод их атаки.

Корреспондент привычно проверил, есть ли в карманах запас шоколада и вышел из палатки. Несколько минут он стоял, привыкая к ночной темноте. «Хоть глаз выколи!» Глаза, наконец, различили лоскут чёрного неба между контурами соседних тентов. Художник вылез следом и немедленно упал, споткнувшись о растяжку. Время подошло к половине третьего — самое тёмное время суток; по сплошному, чёрному шёлку неба метались лучи вражеских прожекторов, непрестанная беготня сполохов. «Пытаются ослепить наших стрелков» — сказал военный корреспондент, дождался художника и двинулся к линии в тревожной торопливости.

— Осторожно! Окоп!

Они остановились.

— Проклятые прожектора! — сказал репортёр.

Лучи света блуждали там и сям, люди собирались в отряды и шли в траншеи. Репортёр и рисовальщик двинулись было за солдатами, но тут глаза баталиста привыкли, наконец, к темноте. «Если это дренажная канава — сказал он — и мы вскарабкаемся по ней, то выйдем прямо на гребень холма». Они двинулись; лучи прожекторов за спиной ощупывали палатки, художник и корреспондент снова и снова натыкались на разбитую землю, блуждали и спотыкались, но, через короткое время оказались у вершины. Что-то загрохотало, как будто в небесах столкнулись два огромных железнодорожных состава; внезапно, подобно пароксизму града, сверху посыпались шрапнельные пули. «Порядок!» — воскликнул журналист. Они, наконец, добрались до гребня и стояли теперь над тёмным миром, среди яростной мешанины света и — главным образом — шумов.

Слева и справа, всё вокруг них грохотало — работали все армейские огневые средства; шум, поначалу показался совершенно беспорядочным и безобразным; затем вспышки огня, проблески света и некоторые предположения позволили оконтурить картину. Корреспондент смотрел и обдумывал: враг, похоже, решился атаковать линию всеми наличными силами и теперь должен был либо победить, либо совершенно погибнуть.

«Смерть на рассвете» — подумал он с привычкою к газетным заголовкам, помолчал и затем — возжелав похвалы — изложил теорию баталисту. «Должно быть, они рассчитывали на внезапность» — добавил он.

Стрельба приняла удивительный характер. Корреспондент услышал в адском грохоте ритм. Шум на время утихал — различимо, ощутительно, как будто кто-то брал паузы и испытующе вопрошал: «Остались ли живые?» Тогда мерцающая бахрома винтовочных вспышек рассыпалась, угасала, и из глубины, с отдалённых на две мили позиций приходили гулкие удары тяжёлых вражеских пушек. Затем, вдруг, западнее или восточнее холма начинали винтовки, и буйство вскипало вновь.

Военный корреспондент попытался изобрести какую-нибудь теорию и объяснить странный характер боевых шумов, но размышления оказались вдруг прерваны — он обнаружил, что их местоположение теперь освещёно самым превосходным образом. Репортёр разглядел окрестности: впереди холма чёрные силуэты стрелков спешили к ближайшей траншее. Стало видно, что идёт небольшой дождь. Вдали, между холмом и вражеской линией по чистому полю бежали люди — не свои ли солдаты? — в полном беспорядке. Репортёр увидел, как один из беглецов вздел руки и упал. На границе света и тени блуждающие лучи прожекторов сошлись на чём-то чёрном, блестящем, а за ним, совсем издали на мир взирал холодный белый глаз. «Вить-вить-вить» — засвистело над головами; художник кинулся искать убежища, корреспондент — за ним. Ударила шрапнель — совсем близко, чуть ли ни на расстоянии вытянутой руки; мужчины упали в какую-то выемку и вжались в землю. Потом свет и шум ушли в сторону, и холм остался в тёмной, загадочной ночи.