Дмитрий Лорин - Пусть сегодня никто не умрет

Родить можно и без помощи, а желудочное кровотечение ждать не станет. Вот только как это объяснить женщине при её первых родах? Она же боится. Для неё это, прежде всего, психологический шок. Борька хоть и не врач, но за ручку подержать сумеет. Большего и не надо. Иногда схватки длятся часами, скорее всего на обрезание пуповины я успею. Мчусь в двенадцатую палату, а думаю о роженице.

С желудочным кровотечением управился за сорок четыре минуты. Пришлось иссекать поражённый участок. Хорошо, что у мужичка жена не работает. В нашей колонии это большая редкость. На пальцах объясняю растерянной супруге, что именно надо делать и чего не стоит предпринимать даже при апокалипсисе. Уточняю, насколько верно она поняла мои слова, и несусь к роженице.

На повороте встретил Карину Степановну с очередным нелепым вопросом. На бегу извинился и пообещал, что загляну вечером.

— Ну да, чего уж там… Никому мы не нужны, нам теперь одна дорога — в могилу, — обиженно буркнула пациентка мне вдогонку.

— Неправда, — крикнул я, уносясь по коридору в сторону родильного зала, — я к вам вечером обязательно загляну!

Хреново мне, совсем нехорошо. Так случается всякий раз, когда обстоятельства заставляют несгибаемую логику идти вразрез с человечностью.

Бабульке ведь не объяснишь и никак не докажешь, что её «тянет в пояснице и голова кружится» на данный конкретный момент чуть менее важно, чем правильные роды. Жаль, конечно. Старушка два дня как почувствовала улучшение. Именно почувствовала, и это самое главное. Молодой она уже никогда не станет, и полностью излечиться ей не под силу, а значит, единственное, что имеет значение — это иллюзия хорошего самочувствия.

— Тужимся и дышим, дышим и тужимся. Вдох, выдох, вдох, выдох…

Борька стоит рядом, бледный как полотно. Роженицу зовут Светлана, ей тридцать два, и у неё первые роды. Она вцепилась в руку незнакомого человека, и, видимо, не собирается её отпускать. Ничего, пусть боец понюхает пороху! Он же медицину развивает. Это тебе, брат, не в монитор пялиться, здесь живой человек благим матом орёт.

— Мамочки мои, помогите-е-е-а-а-а-а-а-а! Ну что вы стоите, сделайте что-нибудь! Я же сейчас сдохну-у-у-а-а-а-а!

А вот этого не надо. Пусть уж сегодня никто не умрёт. Борьку с непривычки трясёт как при лихорадке. А ведь всего-то и нужно, что выказать участие и посочувствовать.

— Тужься сильней, толкай его. На выдохе, три-четыре. Давай! И ещё раз!

Пуповинную кровь нужно отправить на консервацию. Для современного человека это всё равно, что страховой полис. Гарантия от будущих несчастий. Хорошо, что младенец всё-таки начал дышать. Напугал меня маленький проказник. Вроде и слизь откачал без задержек, и по заду чувствительно хлопнул, а этот негодник лежит и не дышит. Чуть с ним на пару не окочурился. Даже вспоминать не желаю, что ощущал в тот момент, когда в буквальном смысле слова пытался вдохнуть в младенца жизнь. Слава богу, всё обошлось. Муж Светланы примчался с работы и теперь ликует, глядя через стекло на своего сына.

Сейчас всё спокойно и у меня появилось время для обхода плановых больных.

Так, инфекционная палата сегодня пуста, и это радует. Говорят, когда монтировали новый купол, кашляла и чихала половина колонистов. Никогда не стоит выполнять наружные работы в зимнее время. Впрочем, в нашей колонии и летом-то не очень жарко.

Захожу в сердечно-сосудистый блок. В мужской палате всё спокойно, жалоб нет, диагноз ясен, клиника без ухудшений, лечение назначено. В женской палате одна жалоба, и та на скуку. Дамочке бальзаковского возраста невыносимо лечиться одной. Ей нужна подружка по несчастью. Книг дамочка не читает, развлекательные программы надоели.

До чего же странными существами выглядят обычные глупые люди. Неужели им не приходит в голову мысль, что наличие подружки по палате — это ещё один заболевший человек? По-моему, высказывать такое пожелание врачу — верх нетактичности. Эгоизм чистой воды.

Плохо мне, муторно, аж потрясывает.

После обхода направляюсь к Борису, у него как раз пересменка с Рамилем. Опять же тесты вечерние. Ладно, пострадаю во имя науки. Главное, твердить про олимпийское спокойствие.

— Салам алейкум, Рамиль!

— Шолом Алейхем, Андрейко.

Это мы так шутим. Борькин сменщик приверженец буддизма, и по-арабски только лишь приветствие понимает. Впрочем, еврейского во мне тоже не много. Борька не вмешивается, у него с чувством юмора вообще проблемы. Кроме того, он явно торопится, должно быть, имеет планы на вечер.

Снова датчики, вот только врать про позитив приходится Рамилю. Судя по кислому выражению его лица, наука с моим участием упорно буксует на месте. Скорее всего, парни даже не предполагают возможности обмана. Ох уж эти идеалисты!

— Ну ладно, мне пора, — я, дружески помахав рукой, исчезаю за дверью. Не успел сделать и пары шагов, а в лаборатории уже разгорелся эмоциональный спор. Прислушиваться я не стал, всё равно ничего не пойму. Одно слово — учёные!

Карина Степановна на пике блаженства, она умудрилась пустить разговор по третьему кругу. Я внимателен, дружелюбно участлив и никуда не спешу. Если нет срочных дел, можно и поговорить. К концу беседы в палате воцаряется тёплая, душевная атмосфера, и даже Ульяна Геннадьевна милостиво обещает с завтрашнего утра заняться физкультурой.

Именно в этот момент мне поступило сообщение от мамы безнадёжного пациента. Артёму Вернигоре двадцать семь лет, у него тяжёлое заболевание, вызванное генетической патологией. Злокачественная мышечная атрофия. Редчайший случай, один на миллион человек.

Вы когда-нибудь пытались объяснить матери больного ребёнка, что его болезнь неизлечима? Никак. Ничем. И все лекарства обречены давать только временный эффект…

— Доктор, а почему моему сыну перестали колоть гормоны? Он после них выздоравливать стал, аппетит появился. Вчера даже сесть попытался!

— Простите, Оксана Николаевна, но завышать дозу гормонов никак нельзя. Понимаете, это всё равно, что брать у организма в долг. Только по этому займу обязательно придётся заплатить. Иногда самочувствием, а если переборщить, то жизнью. Существует такое понятие как курс лечения…

— Доктор, но ведь если человеку лучше, почему бы не продолжить?

Тяжелее всего переносить этот умоляющий, заискивающий, просящий об одолжении тон. Ощущение такое, будто имеешь на кармане миллион — а отказываешься поделиться хлебом.

— Ни в коем случае нельзя, — с категоричностью в голосе возражаю я, — организм Артёма на пределе, любой срыв может повлечь за собой трагические последствия.

— Доктор, я старая женщина и всё понимаю. Только умоляю, не пытайтесь экономить препараты на тех, кого считаете безнадёжным! — Оксана Николаевна использует убеждённость как бейсбольную биту. Вот только попасть она старается не по мячу, а по моему душевному равновесию.