Йен Макдональд - Камень, ножницы, бумага

Городок вокруг монастыря Рёзен-дзы охвачен повседневной суетой. Узенькие улочки увешаны неоновыми вывесками и рваными пластиковыми транспарантами с рекламой европейской бытовой электроники, запружены грузовиками и пикапами. Часть работает на углеводороде, а часть на мускульной силе. Нарядные рыночные лотки и киоски уличных торговцев забиты длинными, яркими овощами. Выращенные на нечистотах и искусственном освещении, они невероятно огромны и красивы и напоминают, что, несмотря на недостроенные бараки для беженцев из гибнущих внутренних конклавов, это все-таки аграрная страна. Мы прокладываем извилистый курс между шныряющими вокруг мопедами на биотяге, их седоки бросают на нас мрачные взгляды из-под шлемов и масок, защищающих от смога. Массивные, медлительные машины – помеси тракторов и трейлеров ползут вдоль дороги, угрожая смести придорожные киоски и притулившиеся к ним палатки уличных торговцев. Даже в этой среде мы вызываем любопытство, головы то и дело оборачиваются в сторону наших флуоресцентных одеяний: белых паломнических ряс длиной до бедер и шляп в форме перевернутых чаш, какие носят хенро; их мы натянули прямо на защитные шлемы. Камышовые шляпы разделены на чет-верти и расписаны словами очень древнего и очень-очень буддийского стихотворения. Городской протяжный говор моего чипа не справляется со стилем японской классики, и Масахико переводит:

Так что делай выводы, пилигрим. В былые времена Хенро путешествовали с посохом, колокольчиком и орарем, однако мы решили обойтись без них. Вместо этого у нас мощные – с двадцатью четырьмя скоростями – велосипеды, которые Масахико вручную расписал молитвами и поговорками, охраняющими странников. Тяжелый физический труд и близость к природе – непременное условие паломничества: божественный дух во всем сущем – вот смысл буддизма по Дайцы – той его ветви, что развилась в высокогорных монастырях Японии. Потому-то от веку считалось, что пешее паломничество – самый подобающий способ обойти все восемьдесят восемь святынь. Однако в постиндустриальной Японии второго десятилетия третьего тысячелетия буддизм пришел в упадок, древняя дорога во многих местах стала непроходимой, а опасность повстречать на пути бандитов и оснащенных лучевым оружием акира, отбившихся от местных охранных компаний, увеличивается с каждым годом. Исходя потом на своих равнинных велосипедах, мы тем не менее можем воздать должное принципам просветления, следуя тропою Дайцы там, где она еще сохранилась.

Тропа Дайцы. Догио Нинин. Еще одна поговорка паломников. Мае написал ее на передних и задних амортизаторах. Мы Двое. Пилигримы. Товарищи в Пути. Традиция говорит, что Кобо Дайцы всегда сопутствует пилигримам, шествуя бок о бок с ними, иногда незримо, а иногда воплощаясь в различные образы и формы, но время от времени он является во всем блеске и славе своего просветления. Догио Нинин. Если честно, то идеограммы на наших вилках должны читаться иначе: Мы Трое, Пилигримы, Товарищи в Пути. Но сейчас на месте Дайцы невидимым спутником идет другой человек. И дело не в ее добродетельной просветленности или особых духовных качествах. Дело в том, кто она и какая она.

Последний раз я встретил ее, свою невидимую спутницу, в Кейптауне.

– Мы все время попадаемся на пути друг другу, а, Эт? Кармический цикл, Эт. Нашим жизненным путям предназначено без конца пересекаться. Мы вечно ходим по кругу. Должно быть, в прежней жизни мы были Томом и Джерри. – Ее лицо ни за что не назовешь просто красивым. Слишком много индивидуальности. Крупные, плоские черты. Словно прорисованные детской рукой. Уродливо прекрасные, прекрасно уродливые. И этот дурацкий, попугайский хохолок черных волос, который всегда, всегда, всегда лезет ей в глаза. – Господи, забери меня отсюда, все здесь такие красивые, остроумные, веселые. Так не хватает твоей бескомпромиссной приземленности фермера.

Мы брели вдоль пляжа, подальше от чопорной скуки курзала. Она сбросила туфли, прицепила их к поясу и шла, касаясь босыми ступнями теплого, ласкового песка. Длинные океанские волны набегали и отступали, снова набегали и снова откатывались прочь с бесконечного пляжа.

– Это Атлантический или Индийский, а, Эт? Интересно, где точно кончается Атлантика и начинается Индийский океан? Вот если плыть в лодке и пересечь эту линию, почувствуешь или нет?

Тогда казалось, что вся ее жизнь состоит из таких вопросов и размышлений, не о главном, о всяких второстепенных свойствах явлений.

– Давно видел Маса? – спросила она.

Я рассказал ей, что Дандзуро Девятнадцатый, актер кабуки, победитель ронин, акира, восставших роботов и якудзы, Меч Праведного Возмездия и так далее и тому подобное, занят сейчас на пятнадцати каналах кабельного телевидения Тихоокеанского побережья.

– Да, он высоко взлетел, помнишь его первые роли? Живые предметы, тайный ночной голос греха… – вспомнила она.

– Он зовет меня в какое-то сумасшедшее тысячемильное буддистское паломничество, – продолжал я. – Говорит, что это нужно моей душе.

– Вероятно, он прав.

– Скорее всего, – отозвался я. Еще до Кейптауна, до – встречи с ней, я решил, что пойду с Масом. Именно для души.

Она поднесла к глазам мои ладони и пристально их разглядела.

– Перестал возиться с ними, а, Эт?

– Да. Синтетическая кожа. И выглядит лучше. Снимается, как перчатки.

– Вот это меня и пугает, Эт.

Она выпустила мои руки, сжала ладонями мое лицо и впилась взглядом в глаза. Мягко, но решительно она стала шлепать меня по левой щеке, произнося в ритм ударам:

– Глупый, глупый, глупый мальчишка. В голове одни герои и ангелы, а, Эт?

Повернулась и величественной походкой направилась к огням курзала.

В небе над Столовой горой как раз наступал самый пик празднества в честь Международного съезда пиротехников, совпавшего с представлением Цирка Трех рингов из Европы.

– Черт тебя подери, Эт! Ты того не стоишь! Всегда, всегда был только ты! Разве этого мало?

Утром я прямо в номере получил по факсу задание и спустился к портье оставить ей прощальную записку. В вестибюле отеля было полно чернокожих бизнесменов, все торопились позавтракать. Белая девушка, портье, сообщила, что она уехала еще до рассвета.

В первый день паломничества мы двигались вверх по долине Иошимо, осматривая каждый из храмов. На ночлег остановились в Десятом храме, где настоятелем был родственник родственника одного из друзей Маса. Благодатная там земля! Плодородная, многоцветная. Поля желтого спелого рапса, темно-красного клевера, стрельчатая зелень рисовых побегов. Но в основном мы продвигались по узеньким тропинкам и тракторным колеям меж высоких шелестящих рощ сахарного тростника. Возле Третьего храма мы увидели большую фабрику по производству патоки. Такое впечатление, что японская деревня быстрее и полнее свыклась с биомеханической революцией, чем чудовищные, разлагающиеся мегаполисы. Дома, которые нам попадались, маленькие аккуратные хутора, новые деревушки – все были крыты зеленью; выращенная инженерным способом трава создавала впечатление теплоты и безыскусной естественности, только она никогда не потребует замены. Несколько сохранившихся железных крыш выглядели вопиюще грубыми и жесткими.