Рэй Брэдбери - Мышата

Они неподвижно сидели под своей синей лампой.

Я забарабанил сильнее.

- Вы слышитесь Пожар!

Приехали пожарные машины. На дом обрушились потоки воды. Веером взлетели кирпичи и в четырех местах пробили крышу нашего дома. Я поднялся наверх, погасил затеплившийся было огонь и спустился на землю с перепачканным лицом и исцарапанными руками. Дверь в комнаты мексиканца была открыта. Они с женой стояли в прихожей, оба - каменно-неподвижные.

- Впустите меня! - крикнул я. - У вас в крыше дыра, к вам в спальню могут залететь искры.

И ринулся в дверь, оттолкнув их обоих.

- Нет! - буркнул маленький человек.

- Ах!.. - и маленькая женщина заметалась кругами, будто сломанная игрушка.

Я уже был внутри с карманным фонариком в руке. Человек вцепился в мой рукав. Я ощутил его дыхание.

Луч моего фонарика метнулся в комнаты, высветив сотню винных бутылок в холле, еще две сотни - на полках в кухне, еще шесть дюжин - по периметру гостиной, еще больше - на тумбочках в спальне и в туалете. Не знаю, что поразило меня больше - дыра в потолке спальни или бесконечные блики на великом множестве бутылок. Им не было счета. Казалось, здесь побывала гигантская камнедробилка, все разбила, раскидала, ввергла в первозданный хаос, да так и оставила.

Метнувшись в спальню, я почувствовал, что мексиканцы стоят в дверях позади меня. Я слышал их шумное дыхание, почти ощущал их взгляды. Я отвел луч фонарика от сверкающих бутылок и напоследок тщательно обследовал дыру в потолке.

Маленькая женщина тихо заплакала, но никто из них не шевельнулся.

На следующее утро они съехали.

Мы так и не узнали бы об этом, если бы не увидели в шесть утра, как они с легкими, почти пустыми чемоданчиками уходят по аллее, ведущей от нашего дома к улице. Я пытался их остановить. Уговаривал их. "Мы же старые знакомые", - говорил я. "Ничего не изменилось", - говорил я. "Вам не придется ничего делать, - говорил я, - не придется чинить крышу". "Вы здесь ни при чем, - настаивал я. - Я сам починю крышу, все останется по-прежнему, для вас ничего не изменится". Пока я говорил, они смотрели то на дом, то на дальний конец аллеи, только не на меня. Когда я умолк, они разом кивнули на выход из аллеи, словно говоря, что им пора, и пошли, а потом побежали прочь от меня, к улице, где перепутались грохочущие трассы трамваев, автобусов и автомобилей. Они бежали прямо, гордо подняв головы, и ни разу не обернулись.

Только случайно я снова увидел их. Рождественским вечером я заметил маленького человека - он тихо семенил вдоль по сумеречной улице впереди меня. Повинуясь какому-то капризу, я пошел за ним. Когда он оборачивался, я оборачивался тоже. Наконец, кварталов за пять от нашего, он тихо поскребся в дверь маленького белого домика. На улице совсем стемнело и, проходя мимо, я увидел, как их маленькая комната окуталась синим туманом. Мне даже показалось, конечно же, только показалось, что я различаю внутри два силуэта: он сидит в своем кресле на своем конце комнаты, она - на своем. Сидят, сидят в темноте, и у каждого рядом с креслом стоит початая бутылка, и нет ни звука, ни слова между ними. Только тишина.

Я не подошел к двери, не постучал, пошел себе дальше. Шел по улице и слушал попугаев за витринами кафе. Купил газеты, журнал, альманах. А потом - пошел домой, туда, где зажжены все лампы, а на столе ждет горячий ужин.