Кира Артамова - Шаг за порог.

Когда, наконец, собачий кавардак закончился, все семейство благополучно добралось до дома, где жил их названный зять. Сейчас дом кузнеца был похож на торговый ряд: котомки, узлы, короба – все собирались, но без особой суеты, без спешки, с достоинством, как и сам Радим с семьей день назад собирался.

И здесь им не будет пристанища…

Не долго ездили по знакомым лесным тропам верховые вестники на косматых рабочих лошадках, передавая речи старших. Обменялись старейшины деревень своими весомыми и мудрыми мыслями, и решили все, как один, двигаться обратно – туда, откуда их деды пришли… Поначалу, конечно, думали укрыться от пришлых иноземцев в лесах – авось возьмут все, что им надо, да и уплывут опять в свои далекие проклятые Небом земли. Но потом, из сбивчивых рассказов дозорных-охотников, посланных на догляд, ясно стало, что не остановятся на этом налетчики – дальше за ними пойдут, как волки по кровавому следу… И тронулись тогда через леса, как когда-то сюда пришли, к своему князю, от которого еще их деды отреклись и сбежали – обратно в ярмо, да под защиту.

Дни тянулись, как кошмарный сон, из которого не выбраться, не проснуться, не очнуться на теплой постели, не отмахнуться оберегом.

По пути захворал Кин. Он провалился в незаметный глазу, предательский, слегка подмерзший, омут, наполненной ледяной болотной жижей. Вытащили-то его сразу – растерли, согрели – да, видать, не до конца обогрелся… Пятый день жар с него не сходил – все лежал в телеге и глаз не открывал; а когда очнется – жутко кашлял до крови из горла…

Кира от телеги не отходила – все пеклась о самом любимом из всех шести братьев, который всегда был ее сообщником во всех шалостях, защитником от отца и других братьев, не редко стойко сносившим порой надлежащее ей наказание…

Кин не дотянул до Большого города трех дней – просто на одно утро не проснулся…

Кира была безутешна. Она убивалась намного сильнее матери. Скорбела глубже любого из братьев или отца, который в этот момент вообще казался ей бесчувственным истуканом. С Кином умерла ее душа – все детство и тепло родного дома – именно в тот момент, когда она дотронулась до холодного бледного и уже чужого лица…

Брата похоронили в лесу. Недалеко от дороги, по которой двигался обоз. Молча копали чужую землю. Молча опускали завернутое в холстину тело, отдавая его навсегда стылой жиже…

Отрешенность и пустота. Даже горечь утраты растворились в них.

Все родное и светлое оставалось теперь позади – впереди были страх и неизвестность…

Кошмар скитаний и утраты довершил их приезд в город. В нем происходило почти то же, что и в их собственной деревне, с тем лишь различием, что с обозами собирались идти только женщины и дети, а мужчины толпились у княжеского детинца. Мужики мрачно и молчаливо толкались во внутреннем дворе. А в тереме шло воинское вече: судили о том, когда же подойдет подмога с соседних княжеств – вестники были отправлены три дня назад… Никто и не собирался выдвигаться такой малой ратью против воинов Данерата. Слишком страшен был опыт первых князей, не смирившихся с воинственными иноземцами, вышедшими на рать навстречу незваным гостям…

Княжьи люди кормили пришлых горячей похлебкой, из больших котлов, расставленных у ворот; выдавали по куску черного уже почерствевшего хлеба – единственная возможная помощь…

Отец остался в княжеском ополчении, а Кира с матерью и тремя младшими братьями отправились с общим обозом на своей телеге, ставшей им домом на колесах.

Расставаясь с отцом и двумя старшими братьями не испытывала ничего, как будто с совсем чужими людьми прощалась – попыталась вспомнить что-то хорошее, связанное с ними, чтоб хоть как-то себя разбудить, да так ничего и не вспомнила. Разве что, Вит – второй оп старшинству – с ярмарки как-то бусы ей привез… Только Кира не носила украшений – с детства не любила наряжаться в ленточки да бубенчики, и юбку на портки все время сменяла, лишь только за деревню выходили…

Путь вновь тянулся в неизвестность, которая даже и не напрягала, а была безразлична – все чувства, как будто замерзли вместе с озерами и реками, за три дня одевшимися в ледяные брони, словно тоже приготовились к битве с враждебными иноземцами.

В душевном оцепенении, она продолжала повседневные дела…

День тянулся за днем, и уже начало казаться, что все это мытарство будет длиться вечно. Как вдруг по всей их колонне из повозок и телег прошло волнение. А потом с начала обоза донеслись крики, визги женщин и детей, и как бичом хлестнула впившаяся в сознание весть, сразу облетевшая всю процессию: «Враги!» Как в бреду – слова матери, которая уже была не так легка на ноги: «Беги, Кира, спасайся! Братьев спасай!» И заплакавший Итичка маленький, всунутый ей в руки! И толчок матери в спину: «Беги, дура, говорю!!!»

И она побежала.

В лес.

Не разбирая дороги.

И два малолетних сорванца да Бурый рядом – любимый пес не отставал от нее всю дорогу и здесь не бросил. И, не останавливаясь, зарычал и бросился на неведомо откуда выросшего на пути воина, прыжком пытаясь повалить чужака на землю, метя белыми зубами в человечье горло. Никогда не кидался так на деревенских загульных мужиков – чует умный, что не ночной тать, а тот от кого так хочет скрыться его хозяйка, перед ним возник, чувствует страх и ужас своей госпожи, как полоумный рвет рукава кожаной меховой куртки, пытаясь добраться до лица, что закрывает руками противник.

Человек устоял от броска тяжелой собаки, но споткнулся о сокрывшийся под первым снегом корен – не удержался на ногах. И Кира уже подумала, что не зря отдавала Бурому половину своей скудной еды, что победит ее верный друг ненавистного Нелюдя! Но, увернулся проклятый, обхватил толстую собачью шею, стал бороться с остервеневшим псом. И немного отошедшая от первого шока Кира поняла, что не справится Бурый… И будь она одна, то непременно помогла бы собаке, а теперь – оглянулась на оторопевших и побелевших пацанов и строго скомандовала: «Быстро за мной!» – вновь побежала вперед; услышала неподалеку скрип чьих-то ног по снегу, тяжелое дыхание, оглянулась загнанно, но от сердца отлегло – то была девчонка с соседней телеги. Такая же растрепанная и испуганная: «Подожди меня, Кира, мне страшно!»

Кира открыла глаза и не поняла где находится…

Она лежала вроде как в шалаше, только сделан он был не из веток, а из шкур пардусов и медведя. Она была укрыта волчьей шкурой; голова жутко болела, левая сторона лица была словно не ее, а там, снаружи раздавались мужские голоса, говорившие непонятные слова на резком чужом языке… Теперь все немного стало проясняться, она вспомнила, как выбежала на поляну и налетела на целый отряд иноземных солдат, которые, словно голодные волки накинулись на нее, вырвали их рук Итичку, бросили в снег, похватали братьев и Гуньку, приставшую к ней по пути, каждый торопясь вперед другого поживиться живым трофеем… (Как узнала Кира намного позже, дети были дороже, чем взрослые, но очень маленьких они не брали – все равно не довезти до тех стран, где продавали свою живую добычу захватчики…) Тогда она, кажется, бросилась на одного, целясь ногтями в глаза, но потом что-то случилось… Может, это он ударил ее… Ее мысли по этому поводу прервал мужчина, отбросивший полог шалаша и уставившийся на нее изучающим взглядом: он что-то каркнул на своем языке, удовлетворенно кивнул, потом спросил ее что-то. Ей показалось, что он спрашивает о том, как она себя чувствует – она утвердительно кивнула в ответ, недоверчиво и зло глядя на него из-под насупленных бровей. Тот довольно ухмыльнулся и протянул ей руку.