Мэтью Джонсон - Другая страна

— Нет, спасибо.

Он мужественно глотнул кофе.

— Как Аттиус?

Фульвия снова поморщилась, еще больше убедив Джеффа в том, что его предположения правильны.

— В школе он учится прилежно. Лучшие оценки в классе по наследственному латинскому.

— Он все еще в латинской школе?

Джеффу было действительно необходимо это выяснить: уровень знаний языка беженцами отмечался в записях Службы приема, но поскольку большая часть его работы заключалась не во встречах вновь прибывших, а вот в таких контрольных посещениях, времени отслеживать пресловутый уровень знаний просто не оставалось.

— Нет, в обычной аглицкой, — покачала головой Фульвия.

— У него есть друзья? Фульвия отвела глаза.

— Что-то вроде.

— Разные люди или только римляне?

— Н-не знаю, — выдавила она. — Они приходят сюда, отправляются в его комнату и пользуются кондиционером.

— Компьютером.

— Да. А когда вхожу я, они смолкают.

Женщина примостилась на краешке ближайшего к нему дивана.

— Мальчишки удирают на улицу, пишут на стенах, в драки ввязываются. Может, в своей комнате ему безопаснее.

— Возможно. В наше время мальчишка может столкнуться на улице со множеством неприятных вещей.

— Он так чувствителен и умен, — пробормотала Фульвия. — Отец его квестором[3] был и поэтом, я уже рассказывала тебе?

Джефф покачал головой, хотя уже слышал все это десятки раз.

— Хочешь, я потолкую с Аттиусом? Попробую убедиться, что с ним все в порядке.

Она снова отвела глаза и кивнула.

— Ты не слишком занят?

— Это моя работа, Фульвия. И я счастлив выполнять свои обязанности.

Фульвия поднесла к лицу платок. Вытерла нос.

— Спасибо, — пробормотала она и, поднявшись, исчезла на кухне, откуда вернулась минутой спустя с двумя упаковками «Туинкиз»[4] в пластиковой обертке.

— Вот. Чтобы не ушел ты голодным из дома моего.

— Не стоит расстраиваться, Джефф. Твоему мальчишке ничего не грозит.

Маркус Аписиус правил бал в «Меллоуз» — ресторане, неофициальным хозяином которого мог по праву считаться. На столе перед ним стояла тарелка, доверху наполненная жирными улитками. За спиной, на кремовой стене, темнели слова:

«Сдержи свой нрав и не затевай скандалов, если можешь. Если же нет — лучше уйди домой».

— Он сын Фульвии Колумелла, — пояснил Джефф. — Знаешь эту семью?

Маркус пронзил маленькой серебряной вилочкой улитку, сунул в рот и стал вдумчиво жевать.

— Возможно.

Глядя на выведенное на стене изречение, Джефф прикусил язык.

— В таком случае, почему ты уверен, что он не попал в беду?

— Эти Колумелла… старинная семья… были известны даже в мое время. Хорошая семья, верно? Значит, с парнишкой все в порядке.

— Одно не исключает другое, как тебе хорошо известно, — возразил Джефф. И Колумелла, и Маркус принадлежали к первой волне прибывших, но Маркус предпочитал оставаться римлянином до мозга костей и гражданином своей эпохи. Именно поэтому Джефф и встречался с ним: Маркус всегда был тем человеком, к кому римские беженцы приходили за помощью, которой не могла им оказать Служба приема. Он, в отличие от Джеффа, был в общине своим.

— Ошибаешься, Джефф. Одно накрепко связано с другим. Скажи, что ты подразумеваешь под словом «беда»? Он что, попал в какую-то шайку?

— Не знаю. Возможно, так и есть.

— В таком случае, повторяю, успокойся, ему ничто не грозит. Римлянин насадил на вилку еще одну улитку, положил в рот и прикрыл глаза от восторга.

— Джефф, ты должен попробовать улитку. Знаешь, мы поим их молоком шесть дней, прежде чем приготовить. Приходится выманивать живых улиток из панциря и откармливать, пока они уже не вмешаются обратно.

Джефф качнул головой: резкий запах гарума,[5] доносившийся из кухни, отбивал всякий аппетит.

— Послушай, я всего лишь хотел, чтобы ты поспрашивал… Маркус небрежно взмахнул рукой, призывая собеседника к молчанию: у столика появился официант с подносом.

— Джефф, я сделаю это лишь для того, чтобы доставить тебе удовольствие, но позволь мне объяснить, — сказал он. Тут официант открыл тарелку, на которой лежало нечто… Ни дать ни взять — дюжина идеально овальных белых мышей.

— Прекрасно! — воскликнул Джефф. — Объясни еще раз, что мне не понять образ мыслей римлянина. Я ведь родился на ферме, на берегу Тибра.

— И явился сюда, когда тебе было… сколько? Десять лет? Ты осовременился, Джефф. Одеваешься, как они. Говоришь, как они, пахнешь, как они.

Маркус потянулся к солонке, взял щепотку соли и посыпал мышей.

— «Не доверяй человеку, пока не съешь с ним достаточно соли». Цицерон, разумеется.

— Именно это я и хочу сказать: многие из нас сумели прекрасно приспособиться. Не все жаждут, подобно тебе, воскресить последние дни Помпеи.

— Ха! Ты произнес «Помпеи» с таким многозначительным видом! В мои дни это была всего лишь рыбацкая деревушка, каких в Древнем Риме сотни и сотни. Какая удача, что ее обитатели заживо похоронены под пеплом Везувия. Прославилась на весь мир! Послушай, Джефф, вот что я хочу сказать. Есть два типа римлян, и обоим здесь чего-то недостает. Первый тип — это обычные люди, для которых здесь нет работы. В наше время у нас, разумеется, были те же проблемы. Но тогда существовали законы против рабов, отбирающих у нас работу.

— Здесь нет рабов, — напомнил Джефф.

Маркус красноречиво ткнул рукой в сторону кухни.

— О чем ты? Взгляни, сколько рабов трудится здесь!

— Маркус, — нахмурился Джефф, — если кто-то держит рабов…

— Нет, это всего лишь машины, которые выполняют работу за человека. «Robota» означает раб. А Чапек… он был славом, рабом по природе, как сказал этот растлитель овец Аристотель. Когда машины готовят, моют посуду и выполняют труд сотен человек, что делать несчастному бедняку? У него нет денег, чтобы затеять свой бизнес. Поэтому он неизбежно попадает в беду. От безделья и безысходности.

— Ладно, предположим, ты прав, — вздохнул Джефф, поднимая руки. — Откуда ты знаешь, что то же самое не происходит с сыном Фульвии?

— Потому что он из других римлян: тех, кому недостает старой жизни. Обычный парень счастлив обычной работой за обычную плату, но мужчине из хорошей семьи необходима праздная жизнь, время, чтобы подумать над тем, какую профессию он предпочитает выбрать. Ему необходимо исполнить свой гражданский долг, содействовать процветанию своего города, но где сейчас все это? Мертво и погребено навеки.

— Так что мне сказать Фульвии? Что Аттиус не может попасть в беду, потому что ему недостает старой жизни?