Елена Зинченко - Заметки нанохорролога

— Это Вы о графенах что ли? Вы ещё вспомните такое старьё, как активированный уголь!

— Вы и в самом деле считаете углеродные наноструктуры экологически безопасными?

— Господа, нам только что поведали о новом нанохламе, которого в мире и так предостаточно!

ОН раздражённо поморщился и игра источников света и угла зрения, подчинённая ЕГО жестам, называемая 11D эффектом, вернула нас в кабинет. Он устало откинулся в кресле.

— Как сами видите — на этой ниве — всё по-прежнему. У Вас нет достойных конкурентов. И вряд ли они появятся в ближайшее время! Но это совсем не значит, что я буду терпеливо ждать, пока Вы удовлетворите своё научное любопытство за счёт дальнейших инвестиций нашей корпорации. Вы получили достаточно денег, и у Вас было предостаточно времени. Я понимаю, что перед Вами была поставлена серьёзная задача — Ваша разработка — это не банальная нанокружка из титанового ангидрида и окиси цинка и не пакетики наночая для мелкого опта. Но у меня — тоже есть свой бизнес-график. Ровно через неделю нашеизобретение должно быть заявлено на выдачу свидетельства госрегистрации на продукцию, изготовленную с использованием нано материалов и нано технологий!

«…Хм… у него свой «бизнес-график»… Вы только подумайте! Недаром учёные неоформата (а я всегда скромно считал себя гением неоформата) панически боятся бизнеса и коммерции. Да и как их не бояться? Ведь они — палачи гуманитарных дисциплин, которые в нашей лаборатории занимают не последнее место! Но сейчас — не те времена! Это раньше интеллектуалы скромно сторонились современности — научно-технического прогресса и всего, что с ним связано. Ныне интеллект — двигатель рынка и экономики, и я продемонстрирую тебе и тебе подобным, что достижения современной науки должны работать не на мир чистогана, а именно на интеллектуально-научную элиту и человечество! Да, без ЕГО инвестиций и финансирования ЕГО корпорацией нашей лаборатории, ЭТО ОТКРЫТИЕ было бы невозможным, но… Ведь для достижения благородных целей — хороши все средства!» — примерно так я рассуждал, направляя свои стопы в лабораторию — в то место, которое в последние полугодие заменило мне родной дом, так как я практически переселился туда.

Но я не мог пенять на судьбу — все мы — сотрудники лаборатории 2Х Корпорации «НАНО» работали в таком режиме. Потому что все мы были в той или иной мере одержимы общей идеей, которая, благодаря нашим усилиям, наконец-то трансформировалась в открытие. Мы — это четвёрка учёных, каждый из которых уникален, но в то же время наделён той самой чертой преданности научной идее, которая делала нас похожими друг на друга. Высокий застенчивый голубоглазый рыжеволосый веснушчатый нанофизик Фёдор был олицетворением представляемой им науки — физики объектов, созданной искусством экспериментаторов. Так же, как и изучаемые им объекты, существующие по законам квантовой механики, попадая в новые комбинации, начинали нарушать, казалось бы, предусмотренный матерью-природой порядок, Фёдор, изредка попадая из своего уютного и понятного ему наномира в мир человеческий, чувствовал себя крайне неуютно и воспринимался окружающими не иначе как фрик, которому неведом порядок в этом чуждом ему мире. Практичный, немногословный, всегда подтянутый, словно зачехлённый в свой безупречный костюм-тройку нанохимик Пётр являл собой явный противовес слегка рассеянному и неприспособленному к жизни Фёдору. Глядя на его сосредоточенное лицо и пытливые карие, всегда чуть прищуренные глаза, вспоминался постулат аксакала физики Фейнмана о том, что проникновение в наномир — это бесконечный путь исследователя, на котором он практически не ограничен материалами, но следует лишь за собственным разумом. Таким людям, как Пётр никогда не будет угрожать горе от ума — слишком они разумны. И именно наличие таких людей, как Пётр в команде, дисциплинирует её — не будь его, мы бы вообще забыли о том, что сутки ещё делятся на день и ночь, уж не говоря о существовании утра и вечера. Нанобиолог — голубоглазая блондинка Зоя… боюсь, что здесь я буду пристрастен… Очень надеюсь, что думая обо мне, она считает так же. Для того чтобы рассказать, какая она и как я к ней отношусь — нужны специальные человеческиеслова, которыми я разговаривать не умею. Не удивляйтесь — ведь я — философ, специализирующийся на нанохоррологии, поэтому запросто могу «включить» анализ истоков и процесса эволюции понятий любви и дружбы. В итоге — не только Вас, но и сам себя загоню в тупик противоречием между определением этого чувства классиком Аристотелем и стариной Фрейдом, а также взглядами современной науки на этот вопрос. Первый считал, что целью истинной любви является не чувственное влечение, а дружба, второй же считал любовь иррациональным понятием, из которого исключено духовное начало. Современная же наука давно подвела научную базу под понятие «вечной любви». Учёные уже давно измеряют привязанность уровнем гормона окситоцина, который и отвечает за это чувство и изменяется со временем. В семейном статуте давно уже существует правовая норма, согласно которой, если у супружеской пары уровень допамина (гормона удовольствия жизни), свидетельствующего о наличии любви и удовлетворённости друг другом упал и не соответствует низшей отметке детектора гормонов, и не заменён окситоцином, либо уровень последнего тоже ниже необходимой отметки, брак, при волеизъявлении хотя бы одной из сторон, расторгается в упрощённом порядке — на основании медицинских показаний.

Теперь — несколько слов обо мне, вернее — о моей профессии, истоки которой — в философии. И не думайте, что философы — необыкновенные люди: напротив, они — самые что ни наесть обычные человеки. Просто чуть-чуть смелее — они не боятся заглядывать туда, куда другие даже смотреть опасаются — в будущее или далеко в прошлое. Древние говорили: если человек готов пожертвовать собой ради истины — он настоящий философ, а если он готов пожертвовать истиной ради ближнего — он настоящий мудрец. Такого выбора передо мной ещё не вставало, поэтому, наверное, рано судить обо мне, с точки зрения столь высоких категорий… Что? Вас испугало жутковато звучащее название моей специализации — нанохорроллог? Вы правильно догадались, со словом ужас (америк. horror) оно не только имеет много общего, но и произошло-то оно, собственно, от этого слова. Я изучаю сложные закономерности саморазрушения цивилизации, её наиболее уязвимые места. Не удивляйтесь — появилась и такая наука! Она исследует всевозможные ловушки тех изобретений прогресса цивилизации, которые могут быть обращены против неё же самой. Чем совершеннее цивилизация, тем выше риск её гибели именно от своих же достижений. Ведь любое из них может быть обращено и использовано против неё — медицина, средства коммуникации и транспорт, атомные и космические станции, водохранилища. Смерть в центрах цивилизации — мегаполисах подстерегает на каждом шагу — от бытовых аварий до катастроф и крушений, от эпизодических вспышек заболеваний, принесённых новыми вирусами, до масштабных эпидемий. Поэтому современная цивилизация боится сама себя… Нет — «боится» — это неверное слово: она пребывает в ужасе; ибо страх — это лишь слабый симптом ужаса, ужас же — пограничное состояние, паралич от страха. Напряжение современной цивилизации, достигшее апогея и породило своеобразную «смену поколений» науки. Сначала экологию (как науку, изучающую все сложные взаимосвязи в окружающей среде) практически вытеснила хоррология (наука о системе капканов цивилизации и о человеке, как её заложнике; наука, которая хоррифицировала абсолютно все предметы и явления вокруг, превратив их в источник повышенной опасности и ужаса); затем, со стремительным развитием нанотехнологий, возникла необходимость в нанохоррологах, потому что цивилизация вошла в зону пограничного риска. Как видите, хоррологи не без оснований считали, что ступеньки прогресса ведут на эшафот… Нанохоррологи более циничны: мы констатируем факт — все ступеньки пройдены, пора отвечать за то, что человечество поддалось соблазнам цивилизации!