Виктор Колупаев - Защита

— Виктор Иванович.

— Ты слушай, слушай.

— Виктор Иванович, вы ведь о своей жене говорите. А вдруг это потом будет вам неприятно? Я ведь вас не просил.

— Нет, не просил, а попросил бы — не сказал. Трудно мне сейчас, а вокруг пустота. Жена где-то, отец, болен, матери не до меня, друзей нет. Понимаешь эту пустоту? Ты же умный парень, Александр, тебе еще свою жизнь делать надо. У тебя душа широкая. И размашистый ты… Да. Вот только размахнулся ты не вовремя и не на того человека… Эх, выпить бы сейчас, что ли? По рюмочке коньяку? А?

— Спасибо, не хочу.

— Ну-ну…

— Вы извините меня за все, что вы тут мне сказали. Это может быть вам очень неприятно.

— Не думаю, чтобы ты был способен на предательство, Александр.

— Мы, наверное, по-разному понимаем это слово.

— Значит, я ни в чем тебя не убедил?

— Убедили, но только это не имеет отношения к нашей теме. Зачем просыпаться, если снова тут же начинаешь спать?

— Ерундишь, Григорьев. Значит, на тебя нельзя рассчитывать?

— Можно, но только вы опять поймете не так.

— Не получился разговор. Жаль.

— Я предупреждал.

— Ну смотри. Сегодня в Марград прилетает наш начальник СКВ. Боюсь, что вечером он пожелает заглянуть к тебе.

Григорьеву впервые в этой командировке никуда не надо было спешить, ни на главпочтамт, ни в корпус строительного, ни на защиту, ни в гостиницу, где его будут ждать лишь вечером.

Может, лучше всего, думал он, взять билет на самолет, и улететь в Усть-Манск, к его золотым сейчас лесам, где по земле, гонимые ветром, летят, смешно переваливаясь с боку на бок, тысячи маленьких, золотых, смешных человечков — сухих березовых листьев. Он любил смотреть на них, когда на каком-нибудь бугре или склоне холма они накатывали вал за валом, словно шли на приступ вражеской крепости, выставив вбок остроконечные копья. А когда ветер вздыхал стремительными вихрями, они пускались в пляс, словно торжествуя победу…

«Хочу в Усть-Манск, — сказал он сам себе. — Хочу на неделю уйти в лес. Хочу спать у костра и говорить своему псу правду, всю правду, ничего, кроме правды».

У очередного встретившегося ему гастронома он задержался, а потом зашел, чтобы выпить чашечку кофе. Пришлось выстоять минут десять. Он поставил чашечку на столик из самого серого в мире мрамора.

Не хотелось даже поднимать руку, чтобы взять чашку. Ничего не хотелось. Совершенно ничего…

А за огромным окном шли прохожие и среди них шла… она, все с теми же подружками. Григорьеву была видна часть улицы и троллейбусная остановка. Григорьев схватил плащ и выскочил из магазина. К остановке подкатил троллейбус, в него уже входили люди. И она сейчас войдет.

Но она не вошла: не ее, наверное, это был троллейбус. Григорьев остановился метрах в пяти, под деревом. Вот странно! Как хотел он раньше ее увидеть, как нужно была ему эта встреча, но нигде не мог он ее встретить. А теперь и встреча не нужна, а она вот, рядом…

Подошел следующий троллейбус, и она вошла в него, самая последняя. Григорьев размял сигарету и зажег спичку.

— Санчо! Санчо! — донеслось до него. Троллейбус ушел, а в его ушах все еще звенело: «Санчо! Санчо!» Это она его звала, а может, и не звала, а просто невольно выкрикнула, заметив его. Наверное, так и было. И он не побежал за троллейбусом, а поплелся по проспекту, разглядывая вывески и рекламы.

Через полтора часа он дошел до своей гостиницы, поднялся на седьмой этаж. И хотя Григорьев не опоздал, его уже ждали. Комиссия вошла в комнату.

— Магнитофонные записи, — сразу же начал один из вошедших, — которые вчера были сделаны нами, мы прокрутили через математическую машину. Для начала делали сравнительный анализ частотных спектров голосов в каждом разговоре. Результат: фонемы речи человека, который вчера говорил здесь, и фонемы речи того существа, так пока условно назовем его, совпадают. Причем совпадение настолько совершенное, что можно сказать — это фонемы одного и того же человека.

— Постойте-ка, — прервал его Григорьев. — Это — правда. Свой голос всегда знаешь хуже других, поэтому до меня не сразу дошло…

— Анализ следующих разговоров показал, что в каждом случае речь велась голосами с совершенно одинаковыми фонемами. Учитывая тот факт, что фонемы человеческого голоса строго индивидуальны, подобно отпечаткам пальцев, можно предположить, что в каждом случае человек говорил по телефону сам с собой.

— Предположить! — хмыкнул Григорьев.

— Даже не предположить. Это — объяснение, которое, впрочем, ставит вопросов во много раз больше, чем их объясняет. Всякому здравомыслящему человеку понятно, что с самим собой разговаривать нельзя. Тем более по телефону. Мы попытались, используя магнитофонные записи, определить расстояние, с которого велся разговор вторым… э-э… существом.

— Что? И такое возможно? — удавился кто-то.

— Возможности техники безграничны.

В это время дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Григорьев.

Дверь чуть приоткрылась, и в проеме появилась смущенная фигура Данилова.

— Можно войти?

— Входи, входи, Анатолий!.. Это мой товарищ — пояснил Григорьев собравшимся.

— Я не один, — сказал Данилов.

— Входите, чего там. Места хватит.

Григорьев подошел к двери и широко распахнул ее. В коридоре, кроме Данилова, стояли: хорошенькая девочка Галя Никонова, ее подруга Любаша и Игорь.

— Ой, сколько тут народу! — смутилась Галя. — Мы не знали, что вы заняты.

— Не волнуйтесь, я не очень-то и занят. Проходите, я сейчас стулья принесу.

Четверо гостей неуверенно и робко вошли в комнату.

Григорьев сбегал за стульями в холл и рассадил вновь прибывших.

Любашин друг тотчас же склонился к Карину. А сама Любаша завела разговор с Даниловым. Анатолий посмотрел на Григорьева, и что-то тоскливое и горькое было в его глазах. Но не злое. Нет, он не злился на Григорьева, он просто жалел себя и презирал. Ведь Галя была неравнодушна к Александру, а он, Данилов, чем-то не подошел. Это он ясно чувствовал и вчера, и сегодня. Особенно сегодня, когда Галя настояла на том чтобы они зашли в гостиницу.

Что-то почувствовал и Григорьев.

— У меня есть сообщение, — сказал представитель телефонной станции. После двенадцати часов нынешнего дня «эффект телефона» исчез.

— Как исчез?! — подпрыгнул на стуле один из членов комиссии. — После двенадцати исчез, а мы до сих пор ничего не знаем!

— Пойду-ка я покурю, — тихо сказал Григорьев. — Сейчас здесь, кажется, запахнет жареным.

— И я с вами, — неожиданно сказала Галя.