Павел Парфин - Посвящение в Мастера

- Ну и где же теперь эти сволочи? - Ходасевич, глядя с некоторой опаской на маленькую потаскушку, обвел рукой пустой зрительный зал.

- Скорая и менты увезли.

Вансуан задула ароматный серый комочек, напалмом дымившийся на конце бамбуковой палочки. Положила ее рядом на стул. И вдруг попросила Вадьку:

- Мужчина, посади меня на плечо.

Когда она сидела на его плече, нездешний ангел с восточным типом лица, узкоглазая, до неприличая миниатюрная, а он, большой и сильный, спускался по лестнице, она вдруг опять заговорила:

- Осторожно! Мужчина, ты стал мастером на крови!

- Да я все давно понял, Вансуан! - успокоил Ходасевич.- Нельзя мешать праведное с грешным, а мифы с реальностью. А то не глина, а фигня получается! И люди страдают...

*15*

Когда они в такси возвращались домой, на этот раз домой к Ходасевичу, Вансуан сидела у Вадима на колене, прижимая к своему детскому животику крупный красивый кочан капусты. Вансуан говорила про жизнь:

- Разве у тебя жизнь, мужчина? Нет, это - жиз-нь! Жиз-янь и жиз-инь! А все вместе, мужчина, жиз-нь получается: земля с небом, женщина с мужчиной, лепешка с сыром...

- ...Война с миром, любовь с ненавистью, молодость с древностью, эрос со смертью! - живо подхватил Вадька. Потом, покачав головой, спросил совсем о другом.- Вансуан, а ты из какого Вьетнама - Северного или Южного?

- С чего ты взял, мужчина, что я из Вьетнама? - изумилась Вансуан.- Я родилась в пригороде Шанхая. Моя мама только год за год переехала в Пекин...

- Ну, Катарина! - наверное, в последний раз в жизни (по крайней мере, очень желая этого) вспомнил имя Майбороды Ходасевич. А Вансуан, лукаво улыбнувшись, загадочно произнесла:

- Правда есть, мужчина. В правде сидят корни лаквьетов. Один корень - мой далекий дедушка. Его имя сидит далеко под веком. Много, много веков! Четырнадцать! Мой дедушка был богатым куаном. Он жил на реке Хонгха. Его врагом был Суй. Суй пришел из Китая и завоевал Вансуан.

- Тебя что ли? - не понял Ходасевич.

- Вансуан - государство лаквьетов. Его имя забыто. Только у меня есть. Дедушка моего дедушки был государь Вансуан. Его имя - великий Ли Бон! Вансуан с таким пафосом произнесла имя своего прапрапрадеда, что таксист обернулся с немного испуганным видом.

- Но как твои предки попали в Китай?

- Солдаты Тан увели. Очень давно. 623-й год.

- Тан - это что, китайская династия? - сообразил Ходасевич.

- Да.

- Не сладко вам, лаквьетам, жилось... Слушай, я не могу понять. Ты говорила, государство лаквьетов Намвьет называлось. Теперь - как тебя, Вансуан. А Вьетнам что же? Есть такое государство?

- Есть, мужчина. Его первый государь - Зя Лонг. Много, много земли имел! Находилась в Южном Вьете. Вот Зя Лонг назвал: Вьетнам. Очень давно. 1804-й год.

- Ах вот оно что!..

...В свою квартиру Ходасевич вошел с сидящей на плече китаянкой. Та лишь чуть-чуть пригнулась, когда Вадька входил в дверь. Нина как раз в этот момент варила свежий борщ - из кухни пахнуло аппетитным духом тушеных овощей. Увидев неземную Вансуан, Нинка вопросительно повела бровью и добавила в борщевую заправку красного перца.

- Ну ладно, не дуйся! Хочешь, я тебе стих прочитаю? - миролюбиво предложил Ходасевич.- В весенний день матриархата... Слышишь, жена, пусть Вансуан у нас ангелом поживет! Кстати, это тебе от нее,- и без всякого перехода Вадька протянул жене красавицу капусту.

- Ну вот,- вздохнула Нинка, выключая под кастрюлей газ,- искал музу, а нашел ангела! - а потом философски заключила: - А все одно семье прибавка!

Вот такая умная у Ходасевича была жена. А Вансуан вообще пришла от нее в восторг.

- Красавица,- миниатюрная китаянка, стоя рядом со статной, белоликой Нинкой, с благоговением смотрела на нее снизу вверх,- у тебя глаза феи Эу Ко.

- Ну спасибо,- Нинка мило, будто своей давней подруге, улыбнулась Вансуан.- Проходи к столу, я тебя борщом угощу.

...В отражении на дверном стекле давно не вспыхивали полосы с обрывками фраз. Растаяла последняя: Искал музу, а нашел ангела!.. Теперь таяло, садилось в отражении солнце. Оттого что стекло было светло-коричневым, как корочка белого хлеба, светило казалось желто-красным, подобно свежеподжаренному желтку, в котором растеклась капелька крови.

Закат сладко догорал, золотя кремовым золотом крышу дома напротив и уже уснувшее дерево. В палате 18 стояла мертвая тишина. На кровати с порядковым номером три одинокой стопкой было сложено чистое постельное белье. Сразу становилось ясно, что больного три дробь восемнадцать выписали или, наоборот, перевели в лечебницу покруче. Зато старик, на которого так похоже было дерево в отражении, по-прежнему крепко спал. Не по-человечески крепко. Тихо-тихо - как ни прислушивайся, все одно не услышишь его дыхания. Он таки проспал этот день, кстати сказать, праздничный день - Восьмое... Хорошо хоть успел накануне черкнуть несколько строк. Будто завещание оставил. Листок со стихами, измятый донельзя, валялся тут же на кровати, возле светло-коричневой, как стекло в двери, руки старика. В весенний день матриархата спешим на рынок за цветами...

Наконец солнце село, и бумага вмиг почернела, будто обуглилась.

апрель - июль 2000 г.