Оксана Аболина - Хокку заката, хокку рассвета

«Земля и Небо, что же такое, — вдруг сообразил Черный Ягуар и покрылся холодным потом. — Может быть, Отморозок и впрямь устал жить, но напоследок решил прихватить его с собой? Да-да, все сходится. Завтра его найдут умершим. А диспетчер знает адрес… Это подстава! Ох, Новая Зеландия, Новая Зеландия, что же мне делать?»

Отморозок кончил есть, убрал со стола, пока Черный Ягуар, напряженно сидел и лихорадочно обдумывал сложившееся положение.

— Пойдем в комнату, — спокойно предложил Отморозок. — Я хочу умереть в своем любимом кресле-качалке. Только подожди еще немного, мне надо послать одно сообщение. Пойдем-пойдем.

Они зашли в большую темную комнату.

— Свет! — громко сказал Отморозок и подошел к столу, на котором располагался стаци. Он начал набирать номер абонента. Черный Ягуар огляделся по сторонам. Бежевые обои. Изящная обстановка. Камин. Резная кровать. Затем он увидел на стене странные часы в виде домика, под домиком висела на пружине вывалившаяся из него механическая птица.

Ошарашенно Черный Ягуар повернулся к Отморозку. Что-то заклинило в его сознании. И тут в кармане раздался вызов кома. Переполненный предчувствием поездки в Новую Зеландию, он потерял бдительность: не только не обыскал квартиру, но и ком забыл отключить. Черный Ягуар вытащил ком из кармана. На линии был Лорд.

Ощущение пустоты и падения. Нет слов. Нет мыслей. Нет звуков. Я просто падаю в пустоту. Вместе с этим креслом, с этой комнатой, этим миром… Беззвучно разлетаются оконные стекла, рушится здание, мне ничего не нужно. Самое легкое сейчас — умереть. Исчезнуть. Не быть. Достать пистолет и выстрелить себе в висок. Потому что едва я достигну дна, долечу, разобьюсь о камни — мне станет больно. Невыносимо больно. Страшно терять надежду, когда она последняя. Вместо Ягуара — Гамаюнов. Это он будет смотреть на звезды Южного полушария. Читать книги. Сочинять хокку.

В груди сжимается от боли сердце. Я долетел? Нет… Это просто старое больное сердце.

Гамаюнов непонимающе смотрит, как я откидываюсь в кресле.

— Вам плохо? — с подозрением спрашивает он.

Я киваю и показываю рукой на шкафчик.

— Лекарство… кеазол… на верхней полке. Тридцать капель.

Долгую секунду он смотрит на меня, словно ожидает подвоха, затем подходит к шкафчику и достает лекарство. А мог бы всего лишь коснуться пальцами шеи. Смерть от сердечного приступа. Только и всего. Это было бы легче.

Чему я удивляюсь? Тому, что Гамаюнов и есть Ягуар? Да, это удивительно… Но разве я такой же в реале, как в сети? Разве меньше народу я отправил на тот свет? Больше… Хоть и не своими руками. Мы все не такие, какими хотели бы быть. Он тоже должен сейчас ненавидеть меня. За разрушенный мир. За Лорда, которого уважал.

Боль постепенно проходит. Гамаюнов нервно ходит по комнате, берет со стола пачку сигарет, ввертит в руках…

— Зачем? — спрашивает он.

— Ты не ожидал, что я могу быть… таким?

— Ты — мразь.

Он кладет сигареты обратно и усаживается на стул рядом.

— Зачем ты всё это устроил? — глухо произносит он. — Ты хотел меня подставить?

— Да… Здесь сетевая камера. Она включится от кодового слова и начнет снимать. Но это не главное…

Мне уже легче. Кеазол действует быстро. Хорошее лекарство, импортное. В Большом городе такого не сыщешь, только у контрабандистов.

— Я сегодня слил всю информацию об экологах диким, — сообщаю я. — Наверное, она уже в Мировых сетях.

— Зачем? — повторяет свой вопрос Гамаюнов.

— Чай будешь? — спрашиваю я.

Я не знаю, что мне делать дальше. С камерой, с Ягуаром, с остатком своей жизни…

Он пьет чай. Ест ветчину. Равнодушно жует, не чувствуя вкуса. В пустом мире нет вкуса.

— Экологи готовят переворот, а я не хочу жить при новом режиме, — говорю я, стараясь не смотреть на Гамаюнова. — Ты представляешь, что здесь будет, когда мы придем к власти? Я долго не проживу, у меня больное сердце. Почему бы не уйти с пользой?

Он тоже не смотрит на меня. Я упал на дно пропасти, разбился о камни и обнаружил рядом с собой разбившегося Гамаюнова. Мне его не жаль. Но, наверное, это легче, когда больно не только тебе. Он мешает ложечкой чай в стакане и думает… Берет в руки забытую мной на столе книгу Оруэлла.

— Это настоящая? — спрашивает он. — О которой ты мне говорил?

— Настоящая, — киваю я. — Когда работал цензором, сохранил для себя.

— Я так и не прочитал.

— Возьми, прочитаешь. Впрочем, не бери. Опасно. Найдешь в Общем мире.

Я по-прежнему ненавижу Гамаюнова, но разговариваю с Ягуаром.

— И чего ты добьешься? — хмуро спрашивает он. — Думаешь, экологи испугаются какой-то шумихи в Закордонье? Плевать они на нее хотели! Они могут хоть сейчас власть взять. Вон и повод есть — беспорядки во Внешнем.

— Беспорядки модеры подавят. Это стихийно. А экологи еще не готовы сейчас. Они ждут войсковые части — их быстро сюда не подтянешь. И испугаться должны не они. Испугаться должна элита.

— Чего ей пугаться?

— Блокады. Если на Западе поднимется сильный шум — а я уверен, что поднимется, у диких есть там свои каналы и свои люди… если поднимется сильный шум, против нас введут полную экономическую блокаду. И тогда наша элита останется без вот этой ветчины, без импортных струнников, без замороженных вкладов в банках, без операций по омоложению…

— Без чего?

— А ты думал, это только слухи, что нами управляют старцы? Так и есть. Социальный хоспинг — это для быдла. Если элита не захочет, она найдет способ не пустить экологов к власти. Договорится с китайцами, с арабами…

Ягуар молчит.

Я не знаю, о чем он думает.

Я не знаю, кто из них думает — Ягуар или Гамаюнов.

— Хочешь спасти страну? — недоверчиво хмыкает он.

Я пожимаю плечами. Как тут ответишь.

— Себя хочу спасти. Иногда смерть бывает достойнее жизни. Пафосно звучит, но это так… А если спасется кто-то еще…. Это будет неплохо.

— Не могу поверить, — роняет он. То ли о том, что я выступил против экологов, то ли о том, что я — Лорд.

Я молчу.

Он не знает, о чем я сейчас думаю.

Он не знает, кто из нас сейчас думает — Босс или Лорд.

За окном падает крупный пушистый снег.

— Что будем делать? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами. Он берет со стола листок с акварельным закатом. Он смотрит на хокку, но я уверен, что не понимает слов.

Мы молчим.

Мы не знаем, о чем думать дальше.

Мы не знаем, кто из нас кто.

На столе лежит закрытый Оруэлл. На стене висит мертвая кукушка и остановившиеся часы. У времени сломался механизм, и кто-то должен запустить его вновь.

— Что будем делать? — снова спрашиваю я.

— Я не буду тебя убивать, — отвечает он.

Встает и медленно кружит по комнате. Останавливается у окна. Смотрит на дождь.

— Я не могу убить Лорда, — говорит он. — Какая все-таки мерзость наша жизнь…

— В ней были и светлые моменты, — отвечаю я. — Помнишь, наши разговоры в сети? Раньше это называлось дружба. Я мог тебе доверить любые тайные мысли. Как и ты мне. Ну почему ты и Отморозок один и тот же человек?

— Ты тоже меня называл Отморозком? — криво усмехается Гамаюнов… нет, наверное, все же Ягуар.

Я смотрю на него без любви, но и без ненависти.

— Забавно, — говорю я в ответ. — Два отморозка, ненавидящих друг друга. И два самых близких человека в сети. Жизнь полна сюрпризов.

Мы снова молчим. Но на этот раз я знаю, о чем думает Ягуар. И он знает, о чем думаю я.

— Нужно довести дело до конца, — говорю я ему. — Ты же не хочешь остаться Гамаюновым? И я не хочу остаться Боссом. Это наш шанс, понимаешь? Ты должен меня убить, чтобы спасти людей. Одной информации недостаточно. Нужна бомба! Нужно, чтобы это убийство крутили по всем новостям. Нужно встряхнуть это чертово Закордонье, ты понимаешь это, Ягуар?

Впервые я называю его родным для меня именем.

Ягуар молчит. По-прежнему смотрит в окно и молчит.

— Есть одна девочка, — наконец, говорит он. — За ней охотятся. За ней и за ее приемной матерью. Было бы справедливо, если бы ты им помог. Их близких недавно приказал убить ты.

— Ты добрее, чем я… Возьми их с собой в Зеландию. Но ты должен успеть все сделать завтра до полудня. В полдень убийство пойдет в эфир. У тебя есть маска? Не хочу, чтобы твое лицо мелькало на экране. Уже не хочу.

Ягуар не отвечает.

— Ты должен пообещать мне, что останешься жить.

Ягуар не отвечает.

— Это просьба Лорда.

— Хорошо, — тихо говорит Ягуар. — Я обещаю.

Он подходит к столу, берет с него бумажный листок и долго смотрит на акварельный рисунок и мое последнее хокку. Я не тороплю. Он должен решить сам.