Виктор Власов - Сон в зимнюю ночь

– Cunado mio, favor? – Томас вышел из толпы на видное место у стола трёх комментаторов, пересказывающих событие на трёх языках. Победно улыбнувшись, выудил из шуршащей обёртки картину под названием «Little-big Horn». После недолгой речи Томас проводил аукцион, а Соэра тихо пояснила мне и Джулис, что картина являлась копией, а у самого Лейджелила не было даже дальних родственников пайсано.

Всё это время воздушный бой продолжался, но шёл к своему логическому завершению: у одного лётчика иссяк запас патронов, у Лейджелила обнаружилась неполадка, о которой тот сообщил по рации.

Продолжение зрелища возобновилось на мелководье: озлобленный индеец и не менее сердитый американец утроили кулачный бой. Молотя друг друга кулаками в серых голицах, подняли столько шума и гама со стороны, что никто не слышал ни собственного голоса, ни микрофонов дикторов. Они перекатывались с бока на бок на деревянном причале, угощая щёки и нос тумаками, бранились, на чём свет стоял, бросались предметами, найденными в карманах, хлестали друг друга лётными шлемами. Наконец, измождённые, точно пловцы после длительного заплыва, бессильно принялись толкаться перед тремя камерами и репортёрами.

Победила дружба. Соэра, вскрикнув, кинулась обнимать побитого, но счастливого Лейджелила.

– Не подумаешь, что он – лётчик, – изумлённо улыбнулась Джулис.

– Я тоже удивлён, – ответил я, проверяя состояние промокших зелёных купюр и паспортов.

Мы собрались возвращаться в «Небесный холм». Путешествие закончилось, работа ждала. Томас, довольный зрелищем и выручкой, торопил нас.

Самолёт Лейджелилла тоже взмыл в небо, ставшее белым-белым от вспышек салюта, звук которого казался странным, не похожим на звучание фейерверков.

Я проснулся от грохота разбившейся настольной лампы. Её желтоватые осколки, изнутри разрисованные разводами пыли, валялись на полу около моей несобранной в институт сумки.

– Блин, опоздал! – соскочил с кровати я, шагая на автопилоте в туалет. Барсик, вздыбленный и ошеломлённый, вероятно, напугался шума в трубах и свалил лампу. Чёрными большими глазами он глядел на погром из-за тумбочки.

Только под струями тёплого душа до меня дошло, что если мама не разбудила, значит, так надо. Да, точно, сегодня вторник, «дипломный день», который по идее нужно провести в библиотеке Пушкина за подбором материала.

На завтрак, а тот оказался поздний, я нагрел воду для чая, достал банку масла и хлеб. И, откручивая крышку банки, увидел название фирмы, занимавшейся красной икрой, вдруг прозрел, вспомнив улицу на Гавайях – Saint Bremor – Санта Бремор.

– Я похудел и программист!? – жуя, удивился я. – На Гавайях!.. Класс.

Температура исчезла, лишь хорошее настроение да чувство приподнятости владели мной.

Руки потянулись к ноутбуку, где хранилось моё художественное творчество. Открыв, я нетерпеливо запустил машину.

Я был ленивым человеком, но дело начатое не бросал. Чем же мог завершиться мой сон? Как жаль, что я проснулся так рано – почти к обеду! Теперь придётся самому додумывать наяву то, что мог бы просто увидеть, как в кино! Приступил к работе.

Наконец-то всё оказалось позади. Пот выступил на наших телах сотнями мельчайших капель, сливавшихся в струйки и стекавших друг на друга. Не хватало воздуха. Мимолётное, но истинное блаженство пришло вместе с великой силой, сбросившей навсегда оковы страха, неудобства и застарелого чувства неполноценности. Прилив радости пришёл вместе с лёгким, но чрезвычайно приятным утомлением. Я повернулся на матрасе на спину, загорелая грудь разрывалась от невыразимой радости. Буйная отрада сладко пронизывала каждый нерв тела девушки точно электрическим током. Она, удовлетворённо поглядев на подарок ко дню рожденья, защебетала будто жаворонок, славящий солнце:

– Свадебное платье красивое, и на бал тоже! Мы всегда будем ходить на вечеринки, где люди в больших платьях?

– Конечно.

Вентилятор в окне на москитной сетке чуть слышно урчал, охлаждая разгорячённые лица.

– У тебя очень красивые пятнышки: тут и тут! – Я целовал её шею и грудь. – Реакция на возбуждение…

– Не говори мне о них. Кстати, как мой русский?

– Лучше, чем мой английский.

Мы счастливо рассмеялись.

– Не сказала Лейджу, что Соэра – изменщица?

– Он сам знает. Расскажи про моё прошлое. Ничего не помню. Чем больше я с тобой, тем забываю… Помню моменты.

Я говорил о прошлом девушки, часто запинался, взгляд мой становился потусторонним. Она слушала… мою ложь. И соглашалась.

– А кто такой Эндрю? – спросила она…

– Мой одноклассник, – соврал я с облегчением.

Сквозь шторы на витринах просачивался лунный свет, прохладой кондиционер нашёптывал ночную песню. Сирень неоновых трубок залила нарезанные копчёности, сыры, сосиски, отбивные, бифштексы и рыбу, приготовленные на следующий день. Лавка сияла рассеянным светом, словно готический кафедральный собор. Слышалась глухая воркотня компрессора старого холодильника.

Лейджелил отсутствовал вместе с женщиной его вигвама.

На теле девушки лежали перевёрнутые белой стороной фотографии, я как мальчишка считалкой выбрал одну, затем перевернул вторую. Приглянулась та, где Джулис держала на руках худого пуделя. Шапочка розоватого меха форсисто сидела у него на голове, сам пёс подстрижен наголо.

– Прекрасные фотографии родителям, – похвалил я, наклонившись для поцелуя.

– Да… – она была согласна. – Витя, хочу индейку!

– До Дня благодарения далеко. Ты говорила, помнишь?

И всё же на следующий день, прислонившись к изгороди, мы выбирали индюшку. Торговец птичьим мясом нахваливал ту, что почти не двигалась, объяснял, почему именно её стоило приобрести.

А вечер полнился мрачными предзнаменованиями. Потяжелевшее небо окропило такси, до закусочной Лейджелила ехавшее по мокрой дороге. Капли застывали на ветровом стекле.

– Вы свинину, часом, не везёте? – с опаской спросил водитель такси.

– Индейку. А что?

– Богиня Пеле гневается, когда тут свинину возят.

К ночи небо грозно налилось свинцом. Я чувствовал непонятную перемену, беспокойно крутил головой и настороженно глядел в окно.

Поднялся страшный ветер, не знавший преград на сотни миль в любом направлении. Об урагане с причудливым именем, надвинувшемся на Гонолулу, беспрестанно твердили радиостанции. Водитель, прислушавшись к названию ненастья, испугано произнёс:

– La Morena, la Virginita de Guadeloupe!

Вихрь рыскал по земле, по океану, как свора злых терьеров. Их могучие челюсти перемалывали хижины на побережье, гнули пальмы и вырывали папоротники. Чёрное зеркало океана вблизи островов жутко наморщилось. Дико воя, вихри столкнулись с мощным щитом горы Каала, обошли окраину стороной, но стоило выйти на улицу, как ветер душил. Ночной воздух острой прохладой напоминал о взбесившихся вихрях, обжигая ноздри.