Грег Иган - Теранезия

— Мадхузре рассказала мне об экспедиции. — Феликс не отрывал глаз от наконечника. — Она не понимает, почему ты так настроен против.

Прабир собирался было возразить и снова сослаться на недостаток средств, но потом до него дошло, что Феликс, вероятно, может предложить помощь.

— Это опасное место, — сказал он. — В районе этих островов все еще есть пираты.

Феликс не стал ему возражать, по крайней мере, открыто.

— Экспедицию возглавят опытные местные ученые, и я уверен, что они примут все разумные меры предосторожности. Я и не думаю, что есть много мест, куда захотели бы отправиться биологи и которые не являются, так или иначе, опасными.

Прабир неуклюже заерзал на лабораторном табурете. Это было просто — посмеяться над возникшим у него чувством, что его предали, когда он подумал о Феликсе и Мадхузре, объединившихся против него. Но, когда он отмел свою паранойю и признал, что Мадхузре имеет право искать других союзников — не могли быть всегда они вдвоем против всего мира — то осознание вновь заставило его почувствовать себя почти невыносимо одиноким.

Феликс поднял глаза и прямо сказал:

— Она была намного младше тебя, когда ваши родители погибли. Если она не переживает из-за того, что вернется туда, то почему бы тебе просто не смириться с этим? — Он, казалось, искренне удивлен. — Ведь именно ты же всегда хотел, чтобы она гордилась ими. И вот она хочет продолжить их труд! И даже если это не приведет ни к каким открытиям… ты не думаешь, что, в конце концов, все равно вернется? Хотя бы, чтобы увидеть, где все произошло? Сколько бы ты ей не рассказывал, это не то же самое, что увидеть самой.

— Может уже пойдем, — сказал Прабир. А то им придется отдать наш столик кому-нибудь другому.

— Ага, я закончил. — Феликс быстро собрался и схватил куртку. — Прости. Я не собираюсь агитировать тебя весь вечер. Но я обещал ей поговорить с тобой.

— Ну вот, теперь поговорил.

Феликс направился из кабинета в лабиринт коридоров.

— Не хочешь говорить со мной, говори с ней. Как положено. Ты ей это задолжал.

— Я задолжал ей? Я всего-то отдал ей восемнадцать лет своей жизни!

Феликс изумленно фыркнул.

— Я обожаю эту твою черту: ты мог бы отдать ей печень или почку и при этом совершенно неспособен, при всей свой убежденности, извлечь из этого хоть каплю сострадания.

Прабир вышел из равновесия.

— Хватит, черт возьми, опекать меня как ребенка! — Комплимент доставил ему удовольствие, но не стоило признаваться в этом сейчас.

— Это хорошо для вас обоих, как бы ты к этому не относился, — сказал Феликс. — И, если ты думаешь, что это для Мадхузре опасно потаскаться пару недель по джунглям, то ты плохо представляешь, что вытворяет большинство восемнадцатилетних.

— Ага, ты теперь эксперт и в этой области?

— Нет, но я все еще помню, как это бывает.

Прабиру было нечего сказать в ответ. Он всегда представлял себе, что понимает Мадхузре именно потому, что еще достаточно молод, чтобы помнить. Но его жизнь в девятнадцать была совершенно не похожа на ее. И дело не только в том, что у него на руках был ребенок, за которым приходилось ухаживать — из него выбили, пускай и заранее, все юношеское желание рисковать. Вся его взрослая жизнь была лишена азарта. Почему Мадхузре должна платить ту же цену? Весь смысл был в том, чтобы ей было хорошо, попытаться дать что-то, похожее на нормальную жизнь.

Нет, весь смысл в том, чтобы уберечь ее от опасности.

Прабир остановился как вкопанный. Перед ним на стене висела пыльная витрина, полная тропических бабочек, а выцветшие подписи выглядели напечатанными на пишущей машинке. Похоже, эта витрина висела здесь еще со времен, когда этот коридор был по пути к публичным выставочным залам, задолго до того, как здание последний раз перестраивалось.

— Забрав ее оттуда, я сделал единственно правильную вещь в своей жизни, — сказал Прабир. — А сейчас все ждут, что упакую ее чемоданы и куплю ей билет. Это бред. Почему бы тогда тебе не попросить, чтобы я вышиб себе мозги? Я не пойду на это.

Феликс вернулся и увидел, на что смотрит Прабир.

— Что ты сделал, так это увез ее подальше от войны. И туда она не вернется.

Прабиру стало неинтересно оправдываться.

— Ты там не был, — вяло сказал он. — Ты понятия не имеешь об этом.

Но Феликса так просто оказалось не отпугнуть.

— Не имею, но выслушаю все, что ты захочешь мне рассказать. И тебе будет чертовски одиноко, если это не сработает.

Прабир нацелился глубже.

— Тебе вообще хоть приходило в голову, что есть вещи, которые я не хочу понимать?

Прабир работал допоздна, чтобы отвлечься от всего. Он больше пяти часов провозился с отлично сделанным шаблоном классов для кассовой программы, стараясь улучшить зрительный контакт и сократить хоть на несколько миллисекунд время отклика. В итоге он сдался, отменив все внесенные изменения, вручную выискивая все автоматически сделанные резервные копии и стирая их — то, что больше всего походило на физические ощущения, когда комкаешь ненужные бумаги.

Когда он вышел из здания, то почувствовал своего рода дерзкую гордость, вместо привычного сожаления о своей глупости. И не то, чтобы он не мог заняться более полезными вещами. Но он не хотел видеть Феликса или Мадхузре. Он не хотел оставаться наедине со своими мыслями. Выматывать себя, часами занимаясь бесцельной работой каждый вечер, до такой степени, чтобы засыпать на ходу, было намного предпочтительней, чем напиваться.

Сидя в автобусе, он почувствовал, как болит все тело. Его трясло, хотя, когда он вошел, его окатило волной теплого воздуха. Он с удивлением сообразил, что подхватил какую-то слабую вирусную инфекцию. Несмотря на перемену климата, он ни разу заболел даже простудой, с тех пор как приехал в Торонто — в иммиграционной службе его привили от всех известных болезней. Но с тех пор он повторно не прививался и, похоже, какому-то новому штамму таки удалось пробить его защиту.

Зайдя в квартиру, он увидел, что дверь к Мадхузре открыта, но ее комната погружена в темноту. Когда глаза привыкли, то он даже издалека смог увидеть, что ее стол в полном порядке — все убрано или сложено в аккуратные стопки.

К холодильнику была прилеплена записка. Она не говорила ему, когда отправляется экспедиция, но он почти ожидал чего-то подобного на днях.

Он читал записку раз за разом, как одержимый, как будто мог что-то упустить. Мадхузре объясняла, что она собрала часть денег, работая в кафе, а остальное одолжила у друзей. Она извинялась за то, что сделала все это у него за спиной, но подчеркнула, что так будет легче для них обоих. Она обещала ничего не рассказывать о работе родителей до тех пор, пока не вернется и они тщательно не обсудят этот вопрос, а экспедиции пока придется надеяться на собственные открытия. Она вернется через три месяца. Она будет осторожна.