Колония - Песах Амнуэль

— Но нет никаких гарантий, что Чембара этого не сделает, — парировала Мария, сама в свое время порушившая немало природных закономерностей. — Мы хотим рискнуть?

— Нет! — синхронно воскликнули тысяча четыреста девяносто шесть голосов.

И лишь один спустя рассинхронизированную микросекунду личного времени добавил в наступившей внезапно тишине:

— Я бы рискнул. Вселенная выглядит совершенной, поскольку мы ее такой сделали. Но продвинулись ли мы в понимании сути совершенства? Может, это и не совершенство вовсе? Может, изменения назрели и необходимы? Может, именно потому явился в мир Чембара? Человек, который не знает, что нечто невозможно, но обладает такой внутренней свободой, что способен это невозможное…

— Сделать возможным? — ехидно спросил Левкипп.

— Многие из нас были такими, — спокойно продолжал Эрвин. — И мироздание каждый раз менялось, да.

— Многие? — возмутился Левкипп. — Трое! Число — в пределах квантовой неопределенности.

— Верно, — Эрвин предпочел согласиться, потому что припас более существенный аргумент. — Число в пределах неопределенности, а результат? Вселенная всякий раз становилась более совершенной, более выверенной математически, более стройной физически, и жизнь на Земле разве не возникла в результате Третьего изменения законов природы?

— Меня поражает, — добавил Эрвин, — почему сами герои прошлых изменений, сами ниспровергатели истин, эти трое, о которых идет речь, почему они сейчас не хотят допустить в колонию нового и, возможно, самого мощного ниспровергателя?

— Вопрос задан! — провозгласил Левкипп.

— Я, — сказал Один, — уничтожил прежнюю вселенную просто потому, что понял: могу это сделать. Все знали, что это невозможно, я не знал и сделал. Меня до сих пор — миллиарды лет моего личного времени — гложет жуткое чувство: я уничтожил мир, который мог бы развиваться и становиться совершеннее…

— Ты уничтожил мир, — перебил его Чарльз, — в котором так и не зародилась жизнь. Это была мертвая вселенная с прекрасными законами физики. Почти идеальные законы, и мир мог развиваться бесконечно, но в нем не возникла и не могла возникнуть жизнь ни в какой форме. И потому твой поступок — ничто по сравнению с моим. В той вселенной, которую разрушил я, существовали тридцать семь миллионов пятьсот девяносто четыре тысячи сто девятнадцать цивилизаций! Мое стремление к совершенству уничтожило такое множество живых и разумных, что…

— …теперь, — перебил Эрвин, — ты не согласен впустить в колонию Чембару, который почти наверняка захочет перекроить Вселенную по-своему. Влить в наш замшелый и не способный к дальнейшему развитию мир свежую струю…

— Демагогия, — отрубила Мария. — «Свежая струя», «замшелый»… Мы сформировали Вселенную с единственной цивилизацией, а «свежая струя» эту цивилизацию убьет.

— Ты-то сама, — возразил Эрвин, — своим размашистым и ни с кем не согласным разумом убила собственный мир, не так ли? Тебя это мучит — но ведь только после того, как ты это сделала! Верно? Унижая себя в личном времени, растягивая его до бесконечности усилиями совести, ты не допускаешь в колонию Чембару, потому что он способен сделать с Землей то, что сделала ты со своим миром? Поступив, как тебе подсказала внутренняя свобода, ты стала рабыней тобою же созданных законов физики. Прежде ты была свободна абсолютно…

— В том числе от совести, — пробормотала Мария, но слова ее, пусть и ненамного, возвышались над уровнем шума и были услышаны.

— Это главное в нашем почти всеобщем решении! — воскликнул Левкипп. — Совесть! Мораль!

— Нефизические сущности! — парировал Эрвин. — Личность, настолько свободная в мыслях, что способна ниспровергнуть законы природы, безусловно, свободна и от понятий морали и совести! Вы все — вы, кто сейчас не желает перемен, — были свободны от совести и морали! Были свободны, как природа, как мироздание!

— …нами созданное, — вздохнул Альберт. — Возможно, если бы я конструировал уравнения, сообразуясь с совестью, мир был бы…

— О, да! — воскликнул Эрвин. — Ты оставил бы скорость света бесконечно большой, прежняя вселенная не рухнула бы, и не погибли бы миллионы цивилизаций, совесть твоя была бы чиста, но не возникла бы нынешняя Вселенная, не было бы звезд, галактик… планеты Земля… Ты и сам не родился бы, верно? И не стал бы колонистом, и тогда скорость света осталась бы бесконечно большой — если бы, конечно, кто-нибудь другой, такой же, как ты, смутьян, не сделал того, что сделал ты. Совесть, да. Невозможно создать новое, не погубив старое. Если по совести — старое должно остаться. Новому быть не обязательно. И это говоришь ты?

— Пожалуй, я соглашусь с тобой, Эрвин, — подал голос Авраам.

* * *

— Помнишь, — сказала она, — как Генри Фонда выступил один против одиннадцати присяжных? И убедил их в своей правоте. Всех.

— Не убедил, — покачал головой Эрвин. — Только породил сомнение. Ты знаешь, что самое важное в науке на самом деле?

Он уводил разговор в сторону, и Хильда не стала сопротивляться. Она никогда не возражала Эрвину — не потому, что знала, что это бессмысленно (знала, да, но не это было главным), а потому, что, поддаваясь его власти, ощущала себя молодой и готовой ждать.

— Сомнение, — сказала она, подыгрывая. — Как в правосудии. Но я не понимаю, как можно сделать что-то новое, во всем сомневаясь.

— Только так и можно создать новое в этом мире, — убежденно произнес Эрвин. — Если ни в чем не сомневаешься, то погрязнешь в прошлом, как в болоте, и утонешь, не зная, что, кроме твоего любимого болота есть другой мир — с лесами, океанами и звездами. Если сомневаешься в каких-то деталях существующей картины мира, то вся фантазия уйдет на то, чтобы эту картину подправить в нескольких местах. И только если сомневаешься во всем, тебя осенит вдохновение, и ты сможешь создать нечто действительно новое, принципиально новое, никому не известное, но верное.

— Боже, — ласково шепнула Хильда, приподнявшись на цыпочки, положив ладони на плечи Эрвину и прижавшись лбом к его груди, в которой — она только сейчас это услышала и ужаснулась, но не подала вида — что-то мерно и хрипло урчало и что-то трещало, будто лопалось натянутое полотно. — Боже… Эрвин, ты так и остался ребенком! Как я люблю это в мужчинах, боже, Эрвин, ты не сомневаешься в своих словах, а говоришь о сомнении как о великом благе!

Он вдыхал запах ее волос, прижимался щекой к ее затылку, нежно водил ладонями по ее спине и действительно был сейчас мальчиком, впервые узнавшим от мамы, что существуют смерть и небытие. Неделю назад ушла из жизни бабушка Эльза. Так сказала мама, и он представил, как бабушка, собрав в узелок расчески, ложки и лекарства, уходит в темноту по узкой петляющей