Андрей Бурцев - Сумерки

Одноногий после третьего приема как-то сразу сломался и стукнул пустым стаканом по столу.

- Вы только послухайте, - невнятно и громко заговорил он, заплетаясь языком и, как всегда, перебрав, претендуя то на пророчества, то на жалость к себе. - Вот я инвалид третьей группы. Инвалид! - Он поднял к невысокому потолку корявый грязный палец с обгрызенным ногтем. - А что я имею за свою калеченность? Во!.. - Он сложил пальцы фигой и долго тряс этой фигой в воздухе, потом повернул ее к себе, осмотрел, точно диковину. - Так же и все вы. Все! - заорал он, взмахнул кулаком и, конечно, задел костыли, которые загремели на пол.

Колям, молчаливый и совершенно, казалось, не захмелевший, полез под стол поднимать их, а Одноногий продолжал грозно-плаксивым голосом, и было ясно, что сейчас он испытывает неимоверную жалость к себе, к своей загубленной жизни.

- Вот ты, к примеру, - ткнул он в сторону Витьки. Жинка, дети, ах, жись какая,обещания там всякие даешь... А лишись ты, к примеру, как я, ходули, долго ты будешь нужен жинке своей? А? Я вот, по-твоему, долго ей был нужен? Ровно стоко, пока узнавала у врачей, не пришьют ли мне запасную. А как поняла, что ее не приштопать, так - фьюить! - Он протяжно свистнул. - А детки? Трое у меня, две девки, один пацан. И где они? Взрослые теперь, небось, давно "новыми русскими" стали. Очень им нужен батька-калека, коммер... ссантам? Они, почитай, уже лет десять меня не видели, забыли, верно, что отец-то их жив... Вот так-то... А вы-ы... люди-и-и... - Одноногий завыл и со стуком упал головой на стол. Сначала он громко всхлипывал, потом стал беззвучно рыдать, только плечи вздрагивали, словно отгоняли надоевшую муху.

- Готов, - ухмыляясь, сказал Леха, как отрезал.

Витька привык к Одноногому, не обижался, да и не жалел его. Он вспомнил, что Одноногий стал калекой через пьянку. Задолго еще до всякой перестройки был раз пьян в стельку и упал с платформы товарняка, да и попала нога под колесо. Пусть спасибо скажет, что не голова. Как он без головы-то пил бы сейчас?

Подумав об этом, Витька захихикал и хихикал долго, все не мог успокоиться.

Потом комната завертелась вокруг стола и тошнота подкатила к горлу. Витька затряс головой, чтобы прекратить это кружение и разогнать голубой дым, застлавший глаза. Постепенно комната остановилась, но стала почему-то мрачной и сумеречной, словно был уже глубокий вечер т солнце давно скрылось. Перед ним был наполненный стакан. Когда Леха успел, Витька не видел. Сам Леха уже держал свой стакан и подмигивал Витьке. И Колям тоже держал, уставившись в прозрачную жидкость, словно надеялся на дне ее найти нечто необыкновенное.

- За меня, Витек, - негромко сказал Леха и опрокинул стакан в широко, как ворота, распахнувшуюся пасть.

После этого четвертого Витька почувствовал, что больше не может и не должен, если хочет прийти домой на своих двоих. Одноногий лежал мордой на столе и громко храпел, его длинные волосы накрывали рассыпанную по клеенке кильку.

- Ну ладно, мужики, - с трудом ворочая языком, проговорил Витька. - Мне пора... Извини уж, Леха... Сам понимаешь - жена... пацаны со школы...

Он ожидал уговоров, упреков, но ничего такого не началось. Колям сумрачно и вроде бы понимающе мотнул бородой. Леха вдруг подмигнул и, показывая в улыбке плоские белые зубы, сказал:

- Один момент, Витюнчик, разговор есть. - Он кивнул кудлатой головой на закрытую дверь спальни, встал и твердо, не шатаясь, устремился к ней. Витька тоже поднялся, почувствовал, как пол елозит под ногами, и ухватился за крышку стола, чтобы ненароком не загреметь. Не отпуская стол, осмелился сделать шаг на непослушных ногах и, конечно же, свалил костыли Одноногого.

- Ничего. Я подниму, - сказал Колям, успокаивающе махнув ему рукой.

- Костыли... ч-черти... - прохрипел во сне, не поднимая головы, Одноногий.

После первого шага дело пошло на лад, и Витька отцепился от стола. В спальне он плюхнулся на кровать и повалился на спину. Потом, побарахтавшись, сел.

Леха плотно закрыл дверь. Слегка переваливаясь, как моряк, подошел к прикроватной тумбочке.

- Дельце есть одно, старик. Можешь мне удружить? - Он достал из тумбочки тугой газетный сверток и протянул его Витьке. Витька зачем-то понюхал его, от свертка пахло бумагой и пылью. - Подержать надо. Наверное, с недельку. Я скажу, когда отдать.

- Что... там? - запинаясь, произнес Витька, недоуменно щупая тугую газету.

Леха широко осклабился.

- Деньжата. Те самые, что как тараканы... - Он негромко хохотнул. - Два лимончика тут, - сказал он почти ласково. Два маленьких сочных лимончика. Видишь, как я тебе доверяю. Ну, лады?

- Где... взял? - Витька языком словно булыжники ворочал.

- Там нет, - отрезал Леха. - От сырости развелись. Сыро у меня в хате. - Леха выжидательно уставился на него.

- Ладно. Мне что - жалко? - Витька, два раза промахнувшись, сунул сверток в карман брюк и с трудом выбрался из мягкого матраса. - Ну, бывай. Попылю... А то Томка панику разведет.

В комнате Одноногий по-прежнему спал мордой в кильке. Колям, неторопливо потягивая из стакана вино, молча кивнул на прощание. Витька с трудом попал в рукава куртки, переложил сверток во внутренний карман.

- Возьми на дорожку, - Леха сунул ему в боковой карман непочатую бутылку "Столичной".

На улице солнце ударило Витьке в глаза. Прохладный воздух, сменивший затхлую прокуренность Лехиной хаты, на секунду заставил его задохнуться. Подержавшись за калитку и немного придя в себя, Витька вышел на улицу...

3

Тамара, как, наверное, все женщины, не сидела спокойно за столом, поминутно вскакивала, выключала закипевший, шипящий чайник, кормила мальчишек, а потом выгоняла их из-за стола - Димку готовить уроки, а Валерку убирать в комнате игрушки, подливала бабке Мане чай и в перерывах между бесконечной суетой успевала поесть и чокаться с мужем рюмками.

После третьей рюмки Витьку окончательно развезло. Кухня, правда, уже не вертелась, но глаза стали совершенно неуправляемыми и временами глядели в двух направлениях сразу.

На другом конце стола что-то скрипела бабка Маня, не очень разборчивое и наверняка неинтересное. Ей, как всегда, налили на самое донышко, но она и это не выпила, только попробовала самую капельку. Выгодная бабка! Экономная! То и дело она давилась картошкой, надсадно кашляла, и сидевшая рядом Тамара осторожно хлопала ее по костлявой спине. В тарелке перед Витькой застыла картошка, и капли масла на ней превратились в желтые бусинки.

Тамара тоже заметно охмелела, уже не вскакивала, сидела сгорбившись, положив руки на острый подбородок.

- Витка, а, Вить, помнишь, как у нас было, когда мы только поженились? Ведь мы счастливы были... Мы были нужны друг другу. И ведь люблю я тебя, гада, - судорожно выдохнула она. - А порой терпеть не могу. Так бы и мотырнула вниз по лестнице...