Виталий Сертаков - Рудимент

— Я Петеньку никому не отдам!

И неделю после этого не употребляла.

Начальницы уехали ободрять других детей, а железное чудовище на колесах осталось. Оно спряталось за дверью в коридор, подмигивало мне отражениями от лампы и тихонько приговаривало: «Вот погоди, настанет ночь, все уснут, и я тогда тобой займусь, кусок дерьма!»

С коляски все и началось. Именно из-за коляски у меня появился первый враг.

Какой-то иностранный фонд дал денег российскому предприятию, чтобы они запустили производство таких замечательных штуковин. Предприятие справилось. Их кресло для детей получилось втрое дешевле иноземного, зато вдвое тяжелее и без учета анатомии. Тетя Лида сказала, что с помощью подобной техники можно выиграть небольшое танковое сражение. Когда у коляски что-нибудь отлетало, достать детали было негде. Потому что фабрика наловчилась выпускать изделие только целиком. Кроме того, благодаря техническому гению российских инженеров, у меня начал расти горб.

Мы занимали две комнаты, и кроме нашей, в квартире соседствовали еще две семьи. Пока я не обзавелся танком, все шло неплохо. Теперь меня катали по общему коридору и в кухню. В кухне и произошел невинный инцидент, повлекший за собой цепь ужасных последствий, которые закончатся теперь с моей смертью.

Я реально смотрю на вещи.

В тот день меня поставили на якорь возле чужого холодильника, чтобы ребенок мог полюбоваться феерическим видом из кухонного окна. По узкой смрадной улице днем и ночью, в три ряда, полз поток тяжелых грузовиков, рыгающих соляркой. За неделю окна бывших доходных домов покрывались жирным слоем сажи. На нашей улице не встречалось сугробов белого цвета.

Не помню, кто меня оставил, но сам я уехать не мог. Коляска, в очередной раз, сломалась. На кухню пришла соседка, Ангелина Петровна, понесла кастрюльку к своей плите, зацепилась об меня и грохнулась вместе с супом на пол. Именно эта милая женщина в минуты эмоционального подъема называла меня куском дерьма, а еще вонючим засранцем. Впрочем, она многим давала меткие клички.

Против правды не попрешь.

В пятилетнем возрасте я не обижался, потому что, в отличие от Ангелины Петровны, не получил академического образования и не понимал значения слов. Да, как ни странно, в нашей семье пили и водили в дом друзей, но при мне не матерились. К маме ходили интеллигентные алкоголики.

Но в тот раз Ангелина Петровна была на взводе, или суп ей дался тяжело. Она кое-как собрала с пола свои злобные кости и толкнула меня вместе с коляской. Толкнула несильно, но поскольку одно колесо не держалось, я немедленно растянулся в луже супа, до крови прикусил язык и разбил бровь.

Пришла мама и подралась с Ангелиной Петровной. Мама была моложе, но соседка относилась к более тяжелой весовой категории и имела значительный опыт поединков без правил. Почти каждый вечер она участвовала в спаррингах с собственным взрослым сыном. Я лежал в холодной перловке и с пола наблюдал за ходом боя. На девятой секунде первого раунда Ангелина Петровна послала маму в нокдаун, но тут прибежали соседи и остановили схватку.

Мне было наплевать на кровь во рту, но я горько рыдал, потому что впервые понял одно: я никогда не смогу защитить маму. И в этот момент что-то в моем мирке сдвинулось.

Мама и Ангелина давно разошлись по углам, меня переодели, и воцарилось перемирие.

Так они думали. Все, кроме меня. У Петеньки появился личный враг. И все, что я мог, это сказать врагу нечто… сильнодействующее.

Мне до смерти захотелось ей что-нибудь сказать.

Поскольку денег на покупку новых книг в семье не водилось, то бабушка просто вываливала мне в кровать очередную стопку из дедовой библиотеки, не особо заботясь о ее содержимом. За прошлую неделю я прочитал книжку Беляева о человеке-амфибии, стихи Чуковского, еще толстую книжку Шукшина «Я пришел дать вам волю» и, для разнообразия, дедушкину монографию «Курс кожных болезней». Последняя произвела на меня неоднозначное впечатление. Я снова многого не понял и попросил принести мне книгу про слова.

— Петя, в доме жрать нечего! — резонно возразила тетя Лида, набивая рюкзак стеклянной тарой.

— Купи племяннику энциклопедию, — посоветовала бабушка.

— Лучше я куплю ему колготки, — нашла компромисс тетка. Она тоже любила меня.

— Воинствующая серость! — промолвила бабушка и задымила «Беломориной».

Одна бабушка догадывалась, с какой скоростью я читаю.

Почему я так четко запомнил тот день, и даже книжки? Нет, я не ударился головой о линолеум, когда упал. Просто во мне что-то переменилось. Я сидел и думал о человеке-амфибии, и Стеньке Разине, и кожных болезнях. Обо всем сразу. Но сильнее всего я думал о том, что не может не быть способа стать сильным и могучим, чтобы защитить маму и наказать таких, как Ангелина.

Я ничего не придумал. Оно пришло само.

Через какое-то время я встретил Ангелину Петровну на прежнем месте и сказал:

— Робин-бобин-барабек, скушал сорок человек!..

Соседка отнеслась к новости достаточно равнодушно. На кухне, кроме нас с ней, никого не было, если не считать дяди Паши. Дядя Паша мылся в ванной, отгородившись от мира синенькой занавеской.

Он пришел с ночи, фыркал и плескался, как гренландский тюлень. Поверх занавески висели его цветастые трусы.

— Фарисеи тебя слышат! — сказал я. — Мы заложники извращенных представлений. Робин-бо-бин-барабек, скушал сорок человек. Один подвенечный наряд на все случаи жизни. Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Человеческое тело вопиюще неэффективно. Много воды и много крови утекло со дня свадьбы Двойры Крик. Фарисеи тебя слышат…

Столь содержательная речь не могла не найти отклика в жестокой груди соседки. Она выпустила из рук багровую свеклу и уронила в раковину нож.

— Лидка! — заорала она, отодвигаясь под прикрытие серванта. И крик ее был подобен брачному воплю необразованной гориллы. — Лидка, звони Катерине, пусть заберет отсюда своего вонючего засранца! Совсем сдурели, семейка психов!

На шум выглянул мыльный дядя Паша. От неожиданности он уронил шланг с включенной водой мимо ванны. Вбежала моя тетка и угодила ногами в струю кипятка. Тетка подпрыгнула и случайно сорвала занавеску ванной, вместе с карнизом. Ангелина Петровна увидела голого дядю Пашу и позорно бежала с кухни.

Победа осталась за мной.

Вечером бабушка и мама устроили дознание. Никто не мог понять, что так взбеленило Ангелину Петровну. Ведь она об меня не спотыкалась, и кресло загоняли теперь на законное место нашей семьи, вместо стула у крайнего столика.

— Это наш стол, — заявила тетя Лида, — и не фиг залупаться! Петя будет сидеть там хоть всю ночь.