Владимир Владко - Аргонавты вселенной (редакция 1939 года)

Человек с фотоаппаратом перестал, наконец, щелкать затвором. Он смотрел теперь на Рындина, обдумывая, по-видимому, еще какие-то вопросы. По всем признакам ему очень хотелось еще о чем-то спросить Николая Петровича. Но академик не отрывал глаз от ракеты, внимательно следя за каждым ее движением. Человек с фотоаппаратом перевел взгляд на Гуро:

— Извините, говорят, что там, на Венере, живут всякие чудовища… Мне… гм, мне очень интересно было бы осведомиться, как вы вооружены на случай встречи с чудовищами, который вы, возможно, встретите там? — он неопределенно показал рукой куда-то в небо.

— На Венере? — переложил трубку в другой угол рта Гуро. — Могу, могу вам сказать. Я всегда отдавал особое предпочтение автоматическим винтовкам. Вот и в этом случае я возлагаю свои надежды на такую тридцатизарядную винтовку. Если добавить, что в ее магазине будут лежать к тому же не обыкновенные, а разрывные пули, то…

Он недвусмысленно улыбнулся и положил руку на перила. Его сильные пальцы стиснули металл. Перила зашатались. Собеседник его с любопытством и почтением взглянул на руку, перевел взгляд на самого Гуро, снова на руку. Охотник добавил:

— Там, где нужно, будем применять разрывные, возможно, используем и бронебойные. Вообще, я думаю, как-нибудь справимся.

Раскатистое «ура» прозвучало над озером. Ракета остановилась. Она слегка покачивалась на поверхности воды. Стальные тросы ослабли и упали в воду. Еще несколько колебаний, и супермагниевый корабль спокойно застыл на воде.

— Если мы также спокойно вылетим завтра в эфир, я ничего большего не желаю, — сказал академик Рындин, обращаясь к остальным. — Борис, как вы думаете? Вадим, что это вы помрачнели? С Землей не хочется разлучаться?

В голосе Рындина прозвучала нотка нежности. Сокол по своей давнишней привычке потер себе левое ухо:

— Нет, Николай Петрович.

— А что ж тогда?

— Так, настроение какое-то такое… — Сокол замялся.

— Он хочет сказать, Николай Петрович, что он настроен лирически, — бросил с усмешкой Гуро. — Он и мне на это жаловался. Такая, он говорит, эта старенькая Земля мягкая, такая нежная… Прямо, ложись на нее и умирай, вместо того, чтобы куда-то там лететь… Я пытался возражать, доказывать, что у нас еще есть надежда не только увидеть вновь эту красу, а даже любоваться иными, невиданными человечеством пейзажами. Да куда там! Как рассердился наш Вадим, как начал меня ругать: и сухарь я, и кто его знает чего…

Теперь Сокол рассердился окончательно:

— И действительно, Борис нисколько не понимает красоты, Николай Петрович! Такие тут виды с этой вышки, а ему кто совершенно безразлично. Сухой человек! Привык быть узко-практическим. Ему бы только дырявить пулями живые существа. Разумеется, ничего такого про умирание на Земле я и не думал говорить, это он выдумал, только на такие глупости он и годится. Не понимает, что если уж выдумывать, то нужно по крайней мере выдумывать что-нибудь более поэтичное. Действительно, сухарь!

Рындин засмеялся:

— Ничего, ничего, не спорьте, друзья мои. Вы, Борис, не задевайте Вадима. Мы еще успеем увлечь его чарующими картинами вселенной, дивными пейзажами на Венере. А вы, Вадим, не ругайте Бориса сухарем. Уверяю вас, кое-что он чувствует очень тонко, иногда даже увлекается красотой…

— Где, когда? — искренно удивился Сокол. Даже Гуро взглянул на Рындина с любопытством. Что он хочет этим сказать?

Николай Петрович весело усмехнулся:

— Ну, например, если он, наш поэтичный охотник, рассматривает чудесную, новую винтовку, или изучает новую систему разрывных пуль. Вы знаете, Вадим, у него тогда такой восхищенный взгляд, так блестят глаза, что, кажется, вот-вот он начнет писать стихи. Только то и мешает ему, что он не умеет рифм находить, честное слово!

Общий смех был ему ответом. Гуро, который ищет рифм для стихов, лирических стихов о новой системе разрывных пуль… Да, это действительно трудновато было себе представить!

— Впрочем, — продолжал Николай Петрович, — кто знает, в ком раньше проснется поэт, когда мы очутимся в межпланетном пространстве. Отложим пока эта споры, друзья мои. Пошли, нужно в последний раз все проверить.

Они уже спускались по ступенькам, когда человек с фотоаппаратом решил порасспросить еще кое о чем.

— Извините, Николай Петрович, я вот никак не пойму, каким же образом ваша ракета отделится от земли. Вот именно — отделится. Крыльев у нее нет. Как же?..

Вадим посмотрел на Гуро: тот подморгнул ему — ну, чего, дескать, и ожидать от невежественного человека? Но Николай Петрович обнял фоторепортера за талию и терпеливо начал:

— Для чего нашему кораблю крылья? Ведь это не самолет. Вы, должно быть, забыли про управляемое действие наших ракетных двигателей. Мы оттолкнемся от воды таким же образом, как могли бы оттолкнуться от земли или от воздуха. Правильнее, мы оттолкнем сами себя. Сначала поплывем по воде, подпрыгнем над водою, как глиссер, потом полетим в воздухе по геометрической касательной линии, понемногу отдаляясь от земли. А затем… затем перегоним землю в ее движении вокруг оси — и все!

Видя, что собеседник все еще как следует не понимает, Рындин добавил:

— О целях нашего путешествия, как вы знаете, я сегодня буду докладывать всему миру. А завтра… ведь завтра вы придете сюда зафиксировать наш старт? Вот и увидите все своими глазами. Ну, всего хорошего, я спешу.

И он, похлопав собеседника по плечу и усмехнувшись еще раз будущим своим спутникам — Соколу и Гуро, — быстро сбежал по ступенькам на площадь, где уже нетерпеливо сигналила поджидавшая его машина.

Приветственные возгласы мощной волной прокатились по рядам людей, стоявших на берегу. Должно быть, тут не было ни одного человека, который не знал бы знакомого всем облика всемирно знаменитого академика Николая Петровича Рындина, творца первого межпланетного корабля, смелого инициатора этого первого в истории человечества межпланетного путешествия.

Автомобиль медленно ехал по широкому коридору, созданному раздвинувшейся толпой. Со всех сторон в автомобиль летели цветы. Николай Петрович чуть-чутъ сконфуженно улыбался, приветствуя толпу рукой: его смущали такие горячие овации.

Гуро взглянул на часы:

— Ого, уже половина двенадцатого! Ну, Вадим, скорей! Осталось всего полчаса до начала доклада. Пойдем ко мне.

Радиоволны обежали вокруг всего земного шара и возвратились назад. Их возвращение обозначили точнейшие и чувствительнейшие приборы мощной радиостанции имени Коминтерна. Дежурный техник посмотрел на часы: да, до последнего сигнала осталось еще пятнадцать минут. И хотя радиоволны принесли к каждому радиоприемнику в мире лишь короткий резкий звук звонка, — не было на старой Земле человека, который, сидя возле репродуктора, не сказал бы себе того же самого: