Пол Андерсон - Бескрылый (Рассказы)

Рифы темного коралла почти непрерывной невысокой грядой перекрывали вход в лагуну. Ярко-зеленые валы разбивались о зубчатые стены с пробирающим до костей грохотом и фонтанами пены. В бурлящих водоворотах мотало толстые коричневые сети водорослей, оторвавшихся где-то в море от больших скоплений. Щурясь от брызг, Нат едва разглядел узкий проход, на который правил Турак.

«Мне это не нравится, мне это совсем не нравится», — пронеслось в голове мальчика первобытным холодком, оставшимся со времен рева, завываний и голодного чавканья в ночи.

Турак опустил румпель. Лодка неслась с такой скоростью, что со стороны гафель и утлегарь сливались в одно целое, хлопанье паруса терялось в вихре шума. На новом галсе лодка подлетела к проходу. Турак пел от радости. Кешчи распушил перья, и те засверкали в брызгах и солнечных лучах.

Лодка лавировала среди рифов. Вдруг незамеченная сеть водорослей зацепилась за руль, и волны и ветер тут же принялись за дело. Суденышко швырнуло о гряду рифов. Зубцы прошли сквозь обшивку, словно пилы. Прибой схватил лодку и начал разбивать ее в щепки.

Нат взлетел, еще толком не сообразив, что случилось. Он висел на отталкивающем поле над бело-зеленой яростью океана и дико озирался вокруг. Вон Турак, парящий в воздушном потоке, отчаяние в каждом перышке, но живой, в безопасности… А Кешчи?

Пытаясь перекричать океан, Нат задал вопрос. До него донесся ответ, еле слышный из-за шума:

— Не знаю, я его не вижу, не ударило ли его гафелем? — Турак ошалело закружил над водой. — Вон там! — проорал он, а потом в полном отчаянии: — Нет, нет, Кешчи, родной, Друг…

Нат бросился к ифрианцу. Ветер терзал его, разбивающиеся волны словно переполняли его своей яростью. Он долго пытался что-либо разглядеть через застилающий глаза туман брызг и увидел…

…Кешчи, одно крыло которого запуталось в водорослях; волны кидали его, загоняли под воду, снова выбрасывали на поверхность и остервенело кидали о рифы.

— Мы можем поймать его! — крикнул Нат, но потом увидел то, что уже заметил Турак: это было бесполезно. Кусок водорослей, прицепившийся к Кешчи, был дюжину метров в длину и примерно столько же в ширину. Весил он, должно быть, тонну или больше. Ифрианца нельзя было поднять, пока кто-нибудь не залезет в воду и не освободит его.

Но ифрианцы, крылатый народ, просто не способны плавать. Для них это совершенно невозможно. В лучшем случае помощь сверху даст жертве прожить одной или двумя минутами больше.

Нат нырнул.

Хаос сомкнулся вокруг него. Он наполнил легкие воздухом и задержал дыхание, пока его несло в льдисто-бледные глубины. «Спокойно, спокойно, умирают именно из-за паники». Течения были сильнее него, но у мальчика, в отличие от стихии, имелась цель. У него были мозги, которые он мог использовать. Пусть его уносит под воду — Нат почувствовал, как его щека царапнулась о камень, — ведь его снова вынесет наверх и…

Он и сам не помнил, как оказался рядом с Кешчи, как начал барахтаться в воде, вдыхая, когда появлялась такая возможность, побольше воздуха, и все время пытаясь ухватиться за опутавшие крыло растения. Казалось, прошла вечность, но Кешчи наконец обрел свободу.

Кешчи схватился за протянутую ему Тураком руку. Ничего не соображающий, насквозь промокший — он не мог лететь сам, а Турак не мог его тащить в одиночку.

Волна швырнула Ната головой вперед на то место, где раньше разбилась лодка. Еще чуть-чуть, и было бы поздно, но мальчик успел дотянуться до пульта управления и поднялся в воздух.

Он схватил Кешчи за вторую руку и переключил силовую установку своего пояса в положение «Перегрузка». На пару с Тураком они оттащили своего товарища на землю.

— Моя жизнь принадлежит тебе, Натаниэл Фолкейн, — дома сказал Кешчи. — Позволь мне почитать тебя.

— Да, да, — шепотом пронеслось в полумраке комнаты, где собрались обитатели чота Заклинателей Дождя.

— М-м-м, — пробормотал, вспыхнув, Нат. Ему хотелось сказать: «Пожалуйста, только не говорите моим родителям, во что я по глупости вляпался». — Но это было бы несообразно той торжественной церемонии, которую для него устроили Друзья.

Наконец она завершилась, и ему с Тураком удалось ускользнуть на тот самый балкон, с которого все началось. Короткий авалонский день подходил к концу. Солнечные лучи косо освещали поля, отражались от моря, за которым лежали дома людей. Воздух был спокойным, прозрачным и пропитанным запахом растений.

— Я сегодня многое узнал, — серьезно сказал Турак.

— Да уж, надеюсь, со следующей лодкой вы будете осторожнее, — попытался пошутить Нат. «Ну сколько же можно вокруг меня суетиться? — подумал он. — Когда-нибудь, конечно, перестанут, и тогда можно будет расслабиться и просто радоваться обществу друг друга. Но пока…»

— Я понял, как хорошо, когда у каждого свои сильные стороны и ими можно делиться.

— Ну конечно. Разве не ради этого затеяли устройство нашей колонии?

Стоя между небом и морем, Нат вспоминал, как он плавал, нырял, ходил на яхте всю свою жизнь, сверкание и смех воды, ласкающей лицо и обнимающей все тело, катание на мировых волнах и заплывы в полумрак скрытых глубин, неожиданную красоту рыбы или волнистый песок дна, солнечные зайчики над головой… и посмотрел на ифрианца, испытывая к нему толику сочувствия.

Приводимый ниже рассказ взят из любопытной книги, обнаруженной при раскопках Сол-Сити на Земле. Я говорю о «Воспоминаниях Джона Генри Ривза, контр-адмирала Имперского галактического флота». Стиль изложения слегка подправлен, однако в целом перед вами — подлинный текст. Вопрос о том, происходили ли события, о которых повествуется далее, в действительности, пока остается открытым, поскольку, на мой взгляд, излишний драматизм лишает рассказ правдоподобия. Тем не менее не приходится сомневаться, что написан он на заре Первой Империи, а потому мы с вами можем увидеть ту эпоху глазами ее современника, который, кстати, нарисовал нам замечательный портрет Основателя. В мелочах Ривз, быть может, и отступает от фактической канвы событий, однако серьезные погрешности в его изложении отсутствуют. Вы вправе счесть пятую главу его «Воспоминаний» беллетризованным вымыслом, но не забывайте, что годы жизни автора — великая и трагическая пора триумфальных свершений и что в своей книге он пытается изобразить истинный облик человека, который уже тогда превратился в легенду.

Они приближались. Серая туша их вожака заполняла визир оптического прицела моей винтовки. Всякий раз, стоило мне только выглянуть из-за стены, слышался свист пуль, и я нырял обратно. Кусок стены, за которым мы прятались, возвышался над развалинами единственным зубом во рту мертвеца. Я рывками нажимал на спусковой крючок и тут же припадал к земле. Время от времени вражеские пули ударялись о мою каску и разрывались, и тогда я ощущал сладковатый аромат сонного газа, от которого у меня начинала кружиться голова.