Зоя Туманова - Верните мне боль

Ида нынче не такая чуткая, как всегда: видит, что я не хочу говорить о том, и все же продолжает свое:

- А не лучше ли тебе уехать? Знаешь, перемена обстановки, новые впечатления...

Я думала об этом: Институт... каждый день почти каждый напоминает о нем. Шеф: "Послать бы Лобина на этот симпозиум: опять выскочит Недялков со своей теорийкой "затухания гуманизма в эпоху первичной НТР", а наш Евгений умел прихлопывать подобных теоретиков, словно мошкару, и в рамках академичности, заметьте!" Или Смелин развздыхается: "Без Женьки и в теннис не с кем сыграть!"

А город? Он населен им.

Прозрачный октаэдр павильона "Холодок" - там однажды мы ели мороженое, и он сказал, приглядевшись: "Что-то у тебя грустинка в глазах!"

Какой радостью затопила меня эта "грустинка" - значит, ему не все равно, весела я или нет. Вон на той аллее сквера я его встретила. Случайно. Прождав два часа. Мы ходили вокруг бассейна и спорили о новом фильме Мишеля Трюдо... А здесь, на площади, нас столкнул действительно случай: в толпе - для меня - что-то сверкнуло, словно стеклышко среди гальки, и я, не рассмотрев еще, уже знала - он...

На каждом углу подстерегает меня память, боль моя. "Нет тебя, нет тебя, нет тебя, нет..."

А сегодня утром такое получилось - до сих пор лицо обжигает стыдом...

Мне опять понадобилось подняться на шестой этаж, зайти в микрофильмотеку. Какое счастье это было прежде! Летишь по коридору - двери словно отскакивают назад, а та, главная, его дверь всегда приоткрыта, он любил сквознячок, от нее мостик света переброшен к стене, а за дверью голоса, смех... Его смех - как обвал, как водопад, как все сосульки с крыши, разом - в стеклянные дребезги!

Так было прежде, а я снова и снова ходила по коридору, не глядя на ту, закрытую, дверь.

А сегодня глянула, и ударило по глазам! Опять этот солнечный мостик от двери к стене, через темно-зеленый линкруст пола...

...Стало быть, Боря Ивлев, один из наших славных парней, тоже решил подышать ветерком. Так уговаривал меня рассудок, а ноги налились свинцом, шла, словно в путах... Ближе, ближе! И сердце диким рывком рванулось туда! А вдруг, а может, а если?

Боря, разумеется, оторвался от работы. Никогда не приходилось видеть, чтоб у человека так высоко поднялись брови и расширились глаза. До чего нелепым было мое вторжение и мой вид, чтоб вызвать такую реакцию! И хоть бы я нашлась, что-нибудь объяснила, нет, - постояла и - обратно... Стыд и боль: не знаю, что было сильнее.

- Нет, нельзя мне уезжать, - сказала я Иде. - Женя ведь связан по работе с институтом. Командировка, отпуск - мало ли что? Он приедет, а меня не будет?

Она взглянула - странно взглянула. Так смотрит человек, собирающийся сказать не то, что думает. А сказала она вот что:

- Не понимаю я тебя... Все-таки, ну, что ты в нем нашла? Средний тип младшего научного сотрудника, подающего надежды сделаться старшим. И внешность - не бог весть что. Мне, например, в принципе не нравятся блондины. Какие-то они недопроявленные. Сливаются с фоном...

Мне представляются "вообще блондины" - одинаковые, как двери в нашем коридоре, с зеркально повторенной рекламной улыбкой. Нет, Женя не "вообще". Не вписывается в категории, не объединяется в группы.

Странное дело. Бывают похожие люди, даже двойники, не так уж много отпустила природа красок и наизобретала вариаций в чертах лица. Бывают люди одного темперамента. Бывает сходство темпераментов, родство душ. И все-таки личность - неповторимая.

Какой он, Женя? Что я в нем нашла?

Нет в нем ничего среднего, весь из крайностей. То подвижен, как пламя, то вял и слаб. Ради друга, в защиту обиженного - пойдет на сто ножей. А задели его самого, пусть наглецы, горлохваты, - только и скажет: "Их тоже надо понять". Скромность, доходящая до абсурда. "Фиалка пряталась в лесах, под камнем чуть видна", - дразнил его Вадька. И спокойная непреклонность в главном...

Люблю его, со всей этой путаницей. Люблю его смех, лицо, голос, душу. И рубашки с крылатыми воротниками. И невозможную привычку лезть пятерней в волосы (прощай, прическа!), когда мысль застопорит.

Он такой - и я люблю его таким.

Я молчу, но Ида всматривается в меня все испуганней и спрашивает наконец:

- Неужели это - бывает так? Я не знала...

И я не знала. Не догадывалась, что возможно так тосковать по человеку, по его словам, смеху, по звуку его голоса, по молчаливому его присутствию, - тоска до физического стеснения в груди, до рвущегося крика - не могу, не могу!

...Уже ночь. Ида стоит у прозрачной стены, и я рядом с ней. Внизу улица: на шестиметровых опорах, как шаровые молнии, пылают светильники. Под каждым из них - конус света, плотный, как фарфор. Ночь - где-то высоко, над крышами. Да и там теснят ее мигалки аэробусов и винтокрылов...

Ида смотрит на меня огромными печальными глазами - в них больше печали, больше сочувствия, чем надо бы...

И уже у порога:

- Знаешь, - говорит ровно, бесцветно, - Анелька получила письмо от Вадима. В августе он приезжает в отпуск...

"А Женя?" - рвется из меня, но я молчу. Боюсь этих глаз...

- Все-таки лучше все знать до конца, - решается Ида. - Отрезать - и точка. Вадим приедет один. Женя... С ними поехала одна девушка, инструктор по подводному плаванию... Лобин женился.

Аэрогорск, город новехонький, словно только что снят со стеллажа универа. Плексилитовые дома, насквозь прозрачные. Деревья в скверах, парках, в городском лесу - молодые, как дома.

Всюду цвета ранней весны, неяркие, похожие на песню вполголоса. Утром по городу пробежался дробный дождик, аккуратно, ни одного не пропустив, раздал надутым бутонам стеклянные колпачки, отлакировал молодые листья. Смешно, но и в этом сияющем, влажном шелесте весенней зелени я слышу все тот же ритм, сухой и четкий: "Боль моя - память, утренний свет. Нет тебя, нет тебя, нет тебя, нет..."

Нет и не будет.

...Аэрогорск, поможешь ли ты мне? Ведь и слез нет. Сухим, неутолимым жаром горит душа.

Трамбус, по-провинциальному неторопливый, скользит вдоль улиц, робот-водитель перечисляет местные достопримечательности. Сообщает, что до Института Счастья три остановки.

...Это опять была Ида - ворвалась, взвихренная:

- Слушай! Я узнала, что тебе надо! Ты помнишь Гошу Ланского?

Кто может забыть Гошу? Было в нем что-то от бойцового петушка - малый рост, взъерошенность. И наскоки - на шефа:

- Извините, Максим Авдеевич, но мы здесь попусту тратим время, самое драгоценное достояние общества. Да что говорить? Совершенствование мира суть нашей деятельности! Природу - и ту шлифуем. А человек? Что, так ему и оставаться с неслаженностью своей психики, которую мы столь плодотворно под вашим руководством - изучаем?

Шеф ответил примерно так: