Ричард Матесон - Любознательное дитя

Даже не сознавая того, он машинально вынул из кармана брюк пятицентовик и попытался кинуть в щель турникета.

Кто-то уперся ему в спину.

— Что случилось, приятель? — услышал Роберт Грэхем мужской голос.

— Этот… этот пятицентовик, — произнес он. — Не лезет.

Мужчина секунду поглядел на него. Потом щеки его раздулись от сдерживаемого смеха.

— Ну и дела! Пятицентовик! Откуда ты взялся?

Роберт Грэхем уставился на человека, что-то холодное и жуткое поднималось кверху из живота. Испустив слабый стон, он внезапно проскочил мимо человека.

Остановился у стены и оглянулся, грудь поднималась и опадала толчками в такт стесненному дыханию. «Я не знаю, что делаю, — думал он, ощущая внутри себя только страх, — не знаю, куда еду, где живу, на кого работаю. Я даже не знаю, какой сегодня день недели!» Пот заливал лицо, и, потянувшись за носовым платком, он заметил…

Газета! Он быстро развернул ее.

Среда. Прерывистый вздох облегчения сорвался с губ. Вот… вот… по крайней мере, что-то, что-то основательное, за что можно ухватиться. Среда. Сегодня среда. Горло дернулось. «Слава богу, хотя бы это я теперь знаю».

Он утер пот. «Ладно. — Самообладание возвращалось к нему. — Пусть что-то случилось у меня с головой. Я должен добраться до дому и получить необходимое лечение. Загляни в бумажник, там наверняка есть хоть что-то с твоим адресом, карточка книжного клуба, военный билет, медицинский полис, твой…»

Газета упорхнула на пол, когда Роберт Грэхем принялся лихорадочно хлопать себя по карманам. Пальцы обшаривали одежду, из горла рвались рыдания. Нет, о господи, нет!

— Я его выронил!

Он произнес это вслух, сдавленным голосом, вдруг отказавшись поддаваться накатывающей на него панике. «Я его выронил. Наверное, около турникета. У меня в руках было слишком много всего: газета, монетка, бумажник. Я его выронил. Сейчас я пойду и найду его».

Он медленно брел по переходу, ссутулившись и шаря взглядом по полу. Пол был усеян почерневшими пятнами жевательной резинки и засыпан мусором: конфетные обертки, смятые бумажные стаканчики, рваные газеты, растоптанные окурки.

Бумажника на полу не было, точно так же, как не было его под турникетом.

Он прижал трясущуюся руку к щеке. «Нет-нет, все это происходит не на самом деле, — уговаривал он себя, — это просто сон, безумный кошмар». Словно в дремоте, он пробирался сквозь беспорядочные толпы, выискивая взглядом бумажник.

Может, его кто-нибудь нашел, пронзила мысль.

— Прошу прошения, — сказал он человеку в будке разменника.

Тот взглянул на него с раздражением, а люди позади Роберта Грэхема недовольно поджали губы.

— Да, в чем дело? — спросил человек в будке.

— Здесь никто не оставлял найденный бумажник? — спросил его Роберт Грэхем. — Я…

— Нет, нет никакого бумажника.

Роберт Грэхем непонимающе уставился на него.

— Мистер, смотрите, сколько людей ждет, чтобы разменять деньги, — нетерпеливо произнес служащий.

Роберт Грэхем развернулся и, громко сопя, заковылял по переходу. Хотелось заплакать, и он прикусил нижнюю губу. Нет, нет, все это неправда. Он огляделся кругом затравленными, бессмысленными глазами. Все как будто плыло куда-то прочь, реальность затуманивалась, его жизнь затягивало пеленой спутанных воспоминаний.

— Нет!

Люди смотрели на человека, который закричал посреди спешащей толпы.

Нет, это просто абсурд! Это же его мир, его жизнь, обыденная жизнь тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года! Он не сошел с ума, он мыслит так же рационально, как и все, и он должен поскорее попасть домой.

Сделав вид, что его вовсе не колотит нервная дрожь, он быстро вернулся назад по переходу к ряду телефонных будок у стены. «Ладно, я не могу вспомнить, где живу. Значит, я найду свой адрес в справочнике. Просмотрю все адреса. Не думаю, что там очень много Робертов…»

Робертов…

Он резко остановился, скованный страхом. Люди торопливо проходили мимо, они спешили по домам. Они знали, где их дома. Они помнили собственные фамилии.

— Это же…

Смешно? Он не смог завершить предложение, начатое сиплым, задыхающимся голосом. Было вовсе не смешно. Было жутко. Как удар под дых, настоящий кошмар. Разум покидает его, его разум гибнет! Он должен попасть домой, в… в… в…

О господи!

Проходящие мимо женщины отшатнулись от человека, который стоял посреди перехода и содрогался от рыданий. Они с любопытством оглядывались на него, спеша дальше.

Он ринулся как сумасшедший через толпу.

— Надо найти выход, — все время бормотал он себе под нос. — Найти выход…

Вдруг он увидел, как какое-то странное облако двинулось по переходу, наползая на людей. Они вроде бы не замечали его, хотя и не могли пройти насквозь.

Зато он заметил. И крик застрял в горле, когда он развернулся и на ватных ногах кинулся по переходу в обратную сторону.

«Я не знаю, кто я такой, — слова продолжали рваться из него, пока он пытался спастись, — я не знаю, кто я!» Он оглянулся через плечо. Облако быстро приближалось, оно уже было в паре метров. Он крутанулся на месте.

Человек закричал.

А потом его окутала ночь, ночь, которую пронизали блики света, вспыхивающие, словно рыбки в темном озере. Ему показалось, он видит какое-то необычное лицо. Показалось, он слышит:

— Ну иди же скорей.

После чего он упал. Тьма заклубилась в мозгу, и он позабыл обо всем.

Он лежал, глядя на говорившего с ним человека, абсолютно безволосого человека в сияющем балахоне.

— Мы очень долго искали тебя, — сказал человек. — Дело в том, что, когда тебе было два года, ты жил с отцом, ученым. И однажды вошел во временной экран. Просто из любопытства. И случайно привел его в действие.

Мы знали, что ты попал в прошлое, в тысяча девятьсот девятнадцатый год, но только не знали, куда именно ты ушел. Поиски дались нелегко. Но вот теперь ты вернулся.

Нам жаль, что тебе пришлось пережить такой страх, но тут мы ничего не могли поделать. Понимаешь, чем ближе мы подбирались к тебе, тем сильнее у тебя в голове спутывалось прошлое и настоящее, а когда мы подошли вплотную, ты полностью потерял ориентацию.

Человек тонко улыбнулся, когда Роберт бросил задумчивый взгляд на удивительный сверкающий город за окном.

— Ты родом отсюда, — произнес человек. — Добро пожаловать домой!