Рэймонд Хоуки - Последний козырь

Наконец наступила его очередь. Он встал и подошел к трибуне, украшенной золотисто-голубой президентской эмблемой. Раздалась овация, он ждал, пока аплодисменты затихнут, но они продолжались. Тогда президент поднял ладони, показывая, что достаточно, но этот жест вызвал новый взрыв аплодисментов. "Боже мой! - подумал президент. - Почему они не перестанут?"

Постепенно аплодисменты утихли, и президент взял в руки пачку желтых листков, на которых Уолкрофтом, ныне специальным помощником президента по связи с общественностью, была написана его речь.

- Когда американские астронавты впервые вышли за границы нашего мира, они несли с собой наше послание: "Мы пришли с миром для всего человечества"...

"Человечества... человечества... человечества..." - донесло многократно повторившееся эхо мощных динамиков, и президент, несмотря на палящую жару, вдруг почувствовал озноб, услышав эти слова, отраженные стенами пустых домов.

Оставалось еще несколько страниц, и он молил бога, чтобы эта мука поскорее кончилась.

Президент покинул трибуну, прошел быстро через платформу и спустился вниз, где его ожидал один из помощников с большим лавровым венком. Взяв венок обеими руками, президент в полнейшей тишине направился к гранитному обелиску, воздвигнутому у места катастрофы Когда он наконец дошел до него, руки дрожали от тяжести венка, и он едва не уронил его, опуская у подножия обелиска. "Как только вернемся, устрою скандал парням из протокольного отдела за то, что не могли придумать что-нибудь полегче", - зло подумал он.

Подул свежий ветер, и вдруг президент почувствовал, как что-то попало в глаз. Он поморгал, но это не помогло, и он хотел потереть глаз пальцем и почти уже поднял руку, как в этот момент за развалинами раздался первый залп артиллерийского салюта. Президент стал "смирно", опустив руки. Глаз слезился, и он почувствовал, как по щеке поползла слеза, за ней другая, теперь заслезился и второй глаз. Пока гремел салют и играл горнист, президент стоял неподвижно, а на экранах телевизоров крупным планом показывали его лицо, по которому текли слезы.

К четырем часам дня двадцать первого декабря температура в форте Детерик понизилась до пяти градусов мороза, и северный ветер, несущий первые зимние снежинки, незаметно пробрался через все ограждения и теперь гулял по темным и покинутым лабораториям.

Билл Барринджер, последний из тех, кто еще оставался внутри когда-то сверхсекретных помещений, спешил закончить приборку своего кабинета и потом навсегда покинуть его. С самого утра он неважно себя чувствовал, а теперь еще разболелось горло и тряс озноб, несмотря на теплое пальто и электрические камины, которые он включил. Оставалось сжечь последнюю пачку бумаг, и он опускал лист за листом в специальную печь.

Теперь было необходимо проверить помещения, где сидели цензоры, просматривавшие переписку ученых. Взяв свой чемодан, Билл пошел к двери и остановился, чтобы еще раз убедиться в порядке.

Он с сожалением уезжал отсюда. Работа была не очень-то трудная, можно было бы еще поработать за такие деньги.

Единственным неприятным моментом было то, что не удавалось видеться с дочерью. Если бы у него была такая возможность или же была жива жена, то они бы глаз с дочери не спускали и не позволили ей якшаться со всякой публикой.

Сьюзан Барринджер изучала биохимию в Кентском университете и в начале осеннего семестра была арестована за подстрекательство к беспорядкам и нанесение ущерба правительственному имуществу. Биллу пришлось похлопотать и поднажать на всякие кнопки, чтобы ее отпустили и закрыли дело. И он был очень обижен, когда узнал, что дочь продолжает участвовать в студенческом движении протеста. "Ах дети, дети!" - пробормотал он, запирая за собой дверь.

В соседней комнате, куда Барринджер теперь вошел, стояло шесть канцелярских столов и шесть картотечных шкафов. Охранник проверил столы и шкафы и не нашел ничего предосудительного, кроме рулончика липкой ленты, старой шариковой ручки с высохшей пастой, нескольких почтовых марок и экземпляра газеты "Вашингтон пост", в которой сообщалось о гибели столкнувшегося с "летающей тарелкой" самолета с группой ученых.

Оставался последний стол, и Барринджер начал с ящиков. В левой тумбе они были пусты, но второй ящик в правой тумбе был полон копирки, и на одном листе даже отпечатался текст заявки на ремонт микроскопа для лаборатории Джерома. Красный от гнева за такое упущение, Барринджер запустил в бумагорезку всю пачку копирки.

Вернувшись к столу, Барринджер потянул за ручку нижнего ящика, но тот, подавшись на пару сантиметров, застрял. Мешало что-то громоздкое, и как Барринджер ни тянул, ящик не поддавался. Тогда он вытащил из рулона оберточной бумаги палку, на которую тот был намотан, и, действуя ею как рычагом, открыл ящик еще на несколько сантиметров. Барринджер опустился на колени и запустил руку в образовавшуюся щель, его пальцы коснулись чего-то гладкого и квадратного. Кряхтя и чертыхаясь, он все-таки вытащил непонятный предмет на свет божий. Это оказалась коробка шоколадных конфет в блестящей целлофановой упаковке.

Барринджер сдвинул шляпу на затылок и недоуменно уставился на коробку. Зачем его ребятам понадобился шоколад? Если бы он нашел бутылку из-под виски, то понял бы, но шоколад?! И тут вспомнил. Это же одна из четырех коробок, которые Макэлрой несколько недель назад отправил каким-то своим знакомым. Тогда еще Нейпер, осторожничая и не доверяя Макэлрою, послал его, Барринджера, купить четыре точно таких же коробки, положить в них письма ученого и отправить по адресам. Три коробки вскрыли, тщательно изучили и, как помнил Барринджер, ничего не обнаружили. Шоколад как шоколад, ни микрофильмов, ни тайных посланий.

Охранник задумчиво смотрел на красивую коробку, не зная, что с ней делать, как вдруг ему пришла в голову мысль: это же любимые конфеты его дочери!

Билл достал из кармана запечатанный конверт и вскрыл его. Вынул из конверта рождественскую поздравительную открытку и чек на сто долларов. Положил их на стол, подошел к рулону оберточной бумаги, оторвал порядочный кусок и завернул в него конфеты, открытку и чек, заклеил пакет липкой лентой и написал адрес сначала на одной стороне, а потом на другой. Прикинул пакет по весу на руке и наклеил все марки, которые нашел.

- Даже если она больше не ест шоколад, то хоть будет знать, что я не забыл сорт ее любимых конфет. Да и к тому же вряд ли антиправительственные настроения помешают полакомиться ей и ее единомышленникам, - пробормотал он, довольный собой, и пошел к почтовому ящику.