Владимир Савченко - Время больших отрицаний

— Смотри-ка! А когда в президиумах сидят, и не подумаешь.

— Отключаемся?

— Нет, подожди. И видеокамеру включи.

А поглядеть есть на что, записать на пленку тоже.

— Ой, Степа, уидем звидси, — голосит, бьется в истерике катаганская дама-хохлушка, припав к голому толстяку. — Нас тут попалят и зарижут!

— Да я не Степа, я Вася, — отдирает ее руки, отстраняется тот. — Фу, прилипла.

— Мои ногти! — верещит другая, смотрит на растопыренные пальцы. — Я два часа позолоту наносила!..

И ни позолоты, ни ногтей. Исчезновение всего прочего на себе до этой дамы как-то еще не дошло.

Многие лезут в бассейн, обмыться. Кто-то в чавкающей жиже ищет свои регалии; нашел вместо них куриную ногу — остервенело гложет, чтобы прийти в себя.

— В гардеробе должны быть халаты, — гортанно говорит голый, молодой и стройный, с кавказским носом, видимо, охранник, пышной молодке, прикрывающей руками то, что невозможно прикрыть. — Пойдем, хозяйка, я провожу.

— Пойдемте, Гиви… Ох, а что это у вас так поднимается! Ого… Вы, пожалуйста, ничего такого не думайте.

— Я и не думаю. У него своя голова, он сам думает.

— Ой, ну увидят же! — А сама в нетерпении уже переступает полными ногами.

— А мы пойдем другим путем.

Они сворачивают в розарий; теперь видны наблюдающим сверху и в иной позиции. В гардероб они придут нескоро.

Напоследок полетели в пропасть «мерседесы» и «вольво»; рухнул туда же подьемный цепной мост. Два вертолета Ми-6 на площадке вдруг съежились, поголубели, засияли — и голубыми искорками упорхнули ввысь, неизвестно куда. «Саламандры» во дворе крепости метались, заламывали руки, изрыгали ругань.

— И помните, — громоподобно обратился к ним голос с неба, — у вас нет ничего своего. И не было. Даже жизни. Оставляю их вам пока… Но знайте, что кроме режимиа «эр-эр-о-о» есть и режим «эс-вэ».

— Кстати, об этом режиме и жизнях, — вмешался деловой голос. — Не спеши оставлять. Одну все-таки следует отнять. У того, кто открыл огонь. Стрелял с намерением убить и с уверенностью, что ему за это ничего не будет.

— Поддерживаю, — вступил третий. — А то мы их все жалеем, жалеем… Они-то никого не жалеют. Сколько уже сгубили, миллионы. Вообще самый прямой способ прекратить стрельбу на планете: убивать того, кто выстрелил первый.

— Да я не против, — пророкотал первый, — только как его теперь узнать. Эй вы, под микроскопом, кто из вас стрелял?

— Не я! Не я! Этот… — метались на дворе крепости нагие грязные тела, указывали друг на друга; некоторые пали на колени.

— Да какая разница, бери любого, кто пожилой и раскормленный — из начальства, — сказал деловой голос. — Я заметил, что толстый. Они же все сообщники.

— И то, — согласился первый. — Да и пора закругляться, полчаса на них потратили. Эй! Смотрите, что бывает за необдуманную стрельбу.

Одного из голых, с покатыми плечами и вислым животом, выделил голубой прожекторный луч, упавший сверху; прочие овцами шарахнулись от него. Но тот решил не сдаваться — метнулся к куче брошенного оружия, схватил автоматик, начал палить вверх, по лучу. При этом он уменьшался, суча все быстрее ручками-ножками; и звучок автоматных очередей становился все более высоким, торопливо-коротким — игрушечным.

— Тц-тц… о, эта вера в силу огнестрельного оружия! — произнесли с неба. — Я с автоматом, палец на спусковом крючке… хозяин жизни.

Вот толстяк сник в светящийся комочек, тот сьежился в электросварочно сиявшую, озарившую прочих точку. Исчезла и она. Пауза в несколько секунд.

Снова засияла точка, выросла в комочек… и на месте недавнего толстяка — скрюченый голубой скелетик; он вырос до нормальных размеров, перестал светиться. Вокруг костей, колышась, расползалось сизо-коричневое облако смрада. Все нагие «саламандры» со стонами, кашлем, чиханием кннулись прочь; некоторых рвало. Когда облако достигло розария, где развлекались уже три пары, те прекратили трахаться, тоже бросились наутек.

— Н-да, — сказали наверху, — хорошо, что к нам вонь не передается. Все, отключаю.

— Как, интересно, они отсюда выберутся?

— Эти-то? Выберутся. Выкручиваться, выходить из любых положений их профессия.

Эти происшествия: одно в Небе галактик и два поближе, на Земле, в наших местах — внешне останутся не связанными друг с другом. Хотя, между прочим, в ту пору, когда за горный хребет к западу от Ицхелаури, от пировавших там, садилось солнце, с другой стороны, на востоке, в небо поднимались созвездия Андромеды и Кассиопеи; еще невидимые, но — были. И в одном из них сияла знаменитая Туманность, которая теперь неизвестно есть ли там, а в другом, в Кассиопее — ставший еще более знаменитым Фантом М31, которого не было, а теперь вот есть.

Как говорят в таких случаях: «Ну и что?»

Да нет, ничего. Не должно быть связи. Несолидно даже так думать. Действительно: где одно, где другое — и какое другое! Смешно.

…Но есть сверхзакон, который игнорируют. Все законы природы, что мы изучали в школе и в вузе, против него пустячки. Этот сверхзакон в силах менять даже величины Мировых констант.

— А при чем здесь крепость, «запорожец» с ГАИшниками?

— Понимаете, мы с вами — как и те автоинспекторы с большой дороги, как и номенклатурные прохиндеи в «доме отдыха И». — крупнее атомов и нуклонов, но поменьше галактик и Метагалактики. Попадаем в диапазон действия. С другой стороны, и галактика М31 (по каталогу Месье), как бы она ни была велика и прекрасна в сиянии своих трехсот миллиардов звезд, тоже хоть и побольше атомов и нас, но меньше Вселенной. То есть и она попадает в диапазон Великой Связи.

— Ну и что?

— Ну… мы во ВсеБытии, в том же потоке. Так почему не быть связи между всеми тремя происшествиями? Все они акты Вселенской драмы бытия.

— Ага… так что?

— Да ведь это пишется, чтобы пробудить в вас — в каждом! — Вселенское, читатель. Иной задачи автор просто не может теперь ставить. Воспринимайте с этих позиций. Тогда из пестрого калейдоскопа глав, идей, фактов и — да! — чисел Вы извлечете нужное.

— Ага… А зачем?

Тьфу.