Сергей Синякин - Пространство для человечества

Глава третья

Воспитатель был высок, плечист и своим загривком заставлял вспомнить о вольной борьбе. Он исподлобья оглядел Крикунова, некоторое время что-то сосредоточенно и откровенно решал для себя, потом скупо улыбнулся.

— Писать будете? — спросил он. — Не знаю, что о нас особенного можно написать. Не живем — существуем. Денег нет, учебников не хватает, да что учебников — ремонта нормального сделать не можем.

Они шли гулким пустым коридором. Сквозь маленькие давно не мытые стекла пробивался тусклый свет, но в коридоре все равно царил полумрак, который почему-то казался Крикунову влажным. Воспитателя звали Геннадий Андреевич, фамилия у него была знаменитая — Стрельцов, и по совместительству он вел уроки физкультуры. Крикунов, впрочем, так и предполагал. На мыслителя Геннадий Андреевич не тянул, и даже смешно было предполагать, что он в институте прилежно грыз гранит науки. Скорее вариант был обычным — парень добросовестно защищал спортивную славу института на ковре или ринге, а сердобольные и патриотично настроенные к своей альма-матер преподаватели ставили ему на зачетах и экзаменах усредненные отметки, которые и позволили в конце концов получить диплом. А потом Геннадия Андреевича направили в детский дом. На аспирантуру он уже не потянул по причине утраты необходимой физической кондиции вследствие постоянных нарушений сурового спортивного режима.

Редкие ученики пугливо и без особого любопытства проскальзывали по коридору, стараясь не привлекать к себе внимания воспитателя.

— В правом крыле у нас жилой корпус, — объяснял воспитатель. — А налево — учебные классы.

— Разве в Орехове обычной школы нет? — удивился Крикунов.

— Есть, — сказал воспитатель. — В шестидесятых годах пробовали организовать обучение детдомовцев в обычной средней школе. Пошли скандалы, драки между учащимися, потом кто-то кого-то даже убил, поэтому эксперимент свернули и вернулись к привычной форме обучения.

— А кто убил-то? — полюбопытствовал журналист. — Ваш или местный?

— Не знаю, — хмуро бросил Геннадий Андреевич., — Я тогда еще сам пешком под стол ходил. Наверное, домашний. Они наших ребят сильно не любят.

— Директриса у вас симпатичная, — пытался сменить тему Крикунов. — Но строгая, сразу чувствуется. Спуску вам, наверное, не дает.

— Она в нашем детдоме в свое время воспитывалась. — Геннадий Андреевич кому-то на ходу погрозил пальцем. Такого пальца убоялся бы и Крикунов, слава богу, что ему никто не грозил. Кому воспитатель грозил, журналист так и не увидел. Ta-ак, Ирина Андреевна тоже здесь в свое время росла. Ни о чем особенном это еще не говорило, в любом коллективе определенное количество нормальных людей случается, но настроение у Крикунова несколько упало. А вот Геннадий Андреевич прекрасно вписывался в выстроенную Львом схему. Он вполне годился на роль бойца из бандитской группировки, ему бы еще пальцы веером научиться делать да лоб одной-единственной морщиной при несложных вопросах напрягать. Нет, было бы очень здорово, сколоти этот здоровяк из детдомовцев преступную группу, которая держит в страхе все Орехово. Вот это был бы поворот темы!

Геннадий Андреевич снова быстро глянул на журналиста, и тот мог поклясться, что губы воспитателя тронула легкая улыбка. Словно воспитатель его мысли прочитал. Но этого не могло быть, поэтому Лев даже не подумал смущаться.

— А вы тоже здесь воспитывались? — доброжелательна поинтересовался он.

— Да нет, — неохотно сказал воспитатель. — Я когда-то МГИМО окончил, только жизнь повернулась так, что пришлось сюда воспитателем поехать.

Да, непрост был мужичок, совсем не прост! МГИМО окончил, значит, вся дорога ему была по дипломатической линии двигаться. Для Штатов и Европы он, конечно, родителями не вышел, а вот в какой-нибудь азиатской или африканской столице вполне мог дорасти до третьего, а то и второго секретаря. Нашалил, наверное, или с иностранцами путался. В политике с этим строго, надо обязательно быть, а главное — слыть патриотом своей страны. С этим обычно проблем никогда не возникает, каждый русский человек, посмотревший заграничную жизнь, становится ярым патриотом. Он ведь понимает, что нам так никогда не жить, а потому и хвалит свое болото. Правда, одновременно это зачастую сопряжено с продажей секретов родного болота, так ведь это и понятно — нам на этом болоте жить и жить, надо же как-то благоустраиваться! А этот, видимо, не вписался, вот судьба его и выкинула на обочину. С такими-то запросами, да воспитывать детдомовских детишек, стать для них папой… Теперь Крикунов посматривал на воспитателя с интересом, хотя, на взгляд журналиста, воспитатель на дипломатического работника никак не тянул, у такого мордоворота дипломатический прием стрелкой покажется, нота — ультиматумом воровского мира. Нет, все-таки замечательно было бы, если бы этот воспитатель в детдоме занимался, скажем, растлением малолеток или девочек на панель выгонял, чтобы те доллары ему зарабатывали. Вот была бы статеечка!

— А вы как планируете все? — поинтересовался Геннадий Андреевич. — В классе посидеть, посмотреть, как дети живут, так? С детьми общаться будете?

— Пожалуй, — сказал Крикунов, отводя взгляд в сторону, словно боялся, что воспитатель прочтет его мысли. А не хотелось бы, очень не хотелось! Вон какие у Геннадия Андреевича ручищи, такими ладошками не детишек по голове гладить — мамонтов в землю забивать. — И знаете, хотелось бы получить адреса некоторых ваших бывших воспитанников. Произвольно, разумеется. Желательно дать ретроспективный взгляд на проблему, обсудить с читателем ее плюсы и минусы.

И опять незаметно поежился от проницательного цепкого взгляда работника детдома — Крикунову показалась, что взгляд этот внимательно шарит по самым окраинам его души, и спрятать от него мысли никак не получалось.

— С кем беседовать-то будете? — еле заметно усмехаясь, спросил Геннадий Андреевич. — С отличниками или с хулиганами?

— Желательно, конечно, выслушать обе стороны, — неловко пробормотал журналист. — И главное, кем становятся ваши воспитанники, к какому берегу прибиваются, плывя по течению реки?

— Интересует вас, значит, — уже открыто ухмыльнулся Геннадий Андреевич, — какие ряды пополняют наши ребята — бандитов или обывателей?

— Ну, так вопрос нельзя ставить, — ответно улыбнулся Крикунов. — Вопросы социальной адаптации сложны, тут нельзя однозначно сказать, какое мнение вынесут читатели из статьи.

Лукавил Крикунов, и при этом он великолепно понимал, что собеседник его это понимает. В данном случае все зависело от журналиста, а значит — от Крикунова. Читатель статьи, написанной хорошим журналистом, всегда принимает его точку зрения. Особенно если статья написана так, что не дает поводов для иных толкований. Объективность в средствах массовой информации — это такой же миф, как чудовище озера Лох-Несс, и надо прямо сказать, что чудовище имеет даже больше шансов на существование, нежели объективность журналистов при освещении ими происходящих в обществе событий. Журналист всегда четко осознает, что он пишет, для кого пишет и что именно люди должны думать по вопросам, затронутым в его статье. А уж вопрос о том, для чего он пишет, вообще перед журналистом не стоит. Перо для акулы и маленьких щук пера является таким же орудием производства, как для селянина комбайн, сеялка или трактор. Именно пером журналист сеет разумное, доброе и вечное, этим же пером он культивирует всходы рядом последующих статей, им же расписывается за гонорары, позволяющие удержаться на жизненном плаву. А если хочешь хорошо питаться, надо обязательно хорошо писать, излагая при этом точку зрения того, кому принадлежит газета. Сам Лев Крикунов во время первых выборов губернатора поддерживал кандидатуру коммунистов. На вторых выборах он уже отдал свое перо демократам. На третьих он блистательно агитировал за либералов. Потом поработал в антисемитском «Колоколе», в ультрапатриотической газете «Воспрянем!», разругавшись с редактором, сменил газету на журнал «Деловые круги», потом поскитался по газетам и журналам, пока не оказался в «Жутких историях». Если бы кто-то попробовал проследить эволюцию взглядов Льва Крикунова и с этой целью начал изучать его духовное наследство, оставленное в этих журналах и газетах, он бы с удивлением заметил, что взгляды журналиста Бойцова напоминали плывущую без руля лодку. Они покачивались, левели, резко уходили вправо, порой разворачивались на сто восемьдесят градусов, и все это зависело не от Крикунова: уж у него-то убеждения были неизменными, но вот позиции, которые он занимал, зависели от его работодателя. Эра свободного кваканья завершилась, не начавшись. Оказалось, что диктат денег ничуть не лучше диктата идеологического, порой он оказывался даже более жестким.