Татьяна Апраксина - Цена Рассвета

Фархад знал, что думает о религии и политике больше и чаще, чем большинство сверстников. Так уж повелось, что семья Наби была набожна. Салман Наби был посвященным третьего круга, готовился принять посвящение в четвертый, последний из доступных тем, кто не хотел отдать всю свою жизнь служению Ману. Семьям «золотых десяти тысяч», прямым законнорожденным потомкам первых колонистов, это было запрещено. Вспоминая об этом запрете, юноша всякий раз злился. Церковная карьера привлекала его больше светской, но даже мечтать о ней было бессмысленно. Будь у Фархада хотя бы один брат, можно было бы обратиться с прошением к Верховному жрецу. Разумеется, не сразу, а совершив какой-либо подвиг на благо родины и во славу Мана. Братьев не было, и все надежды оказывались праздной игрой ума, не способного покориться воле и судьбе.

Оставалось надеяться на то, что отец возьмет в дом вторую жену и с ней произведет на свет сына. Правда, гораздо проще было надеяться на то, что подлые маздаки вдруг одномоментно покончат с собой, оставив правоверным свободную Вольну. Последние два года Салман появлялся дома от силы раза три в год на несколько декад. Ведущий хирург Синрин, он руководил проектом на орбитальной базе. В чем была суть исследований, Фархад не знал и узнавать не собирался — при виде крови его самым недостойным образом мутило, от описаний операций желудок подкатывал к горлу. Что-то относительно хирургии в условиях пониженной или повышенной силы тяжести. Наверное, пониженной — откуда на орбите повышенная, и кому вообще это нужно?

Мать вскочила, чтобы подлить в пельмени бульона, приоткрыла духовку. По кухне разошелся пряный аромат фарша и теста, от которого рот моментально наполнился слюной.

— Долго еще? — со вздохом спросил Фархад. — Есть охота!

— Чем больше ждешь, тем вкуснее еда, — улыбнулась ему мать. — Ты же знаешь, милый, сколько готовится шиш-барак…

Фархад все знал, конечно: что глотать слюну ему еще примерно полчаса, что после этого придется дожидаться, пока стол не будет сервирован приличным образом, а мать не переоденется к обеду. Все равно ему казалось — умрет от голода прямо сейчас, упадет в обморок. Елена посмотрела на него внимательно, ушла в направлении кладовой и вернулась с упаковкой вяленых фруктов.

— Перекуси, милый. Устал в спортивном зале?

Юноша кивнул, впиваясь в лакомство. В этом была вся Елена — без слов знала, когда сыну нужно помочь справиться с голодом или усталостью, понимала, чем вызваны эти беды, что нужно делать. Фархад с отвращением думал о том, что через несколько месяцев придется покидать родительский дом и переселяться в общежитие Гуманитарного Университета. Ему уже хотелось поскорее закончить обучение, которое еще даже не началось. Какая жалость, что в Университете нельзя учиться дистанционно!

В очередной раз погрустив на эту тему, Фархад постарался взбодриться. Не слишком-то прилично мужчине переживать по поводу расставания с отчим домом. Наберись Фархад смелости поделиться с приятелями своими мыслями, пожалуй, его осмеяли бы. Впрочем, будь он трусом — никогда не прошел бы посвящение второго уровня, которого удостаивался не всякий взрослый мужчина, а ведь Фархад добился его уже в выпускном классе! Да, пришлось здорово попотеть, но как счастлив был отец… и мать, разумеется. Именно тогда Елена посмотрела на сына не только с заботой и вниманием, но и с настоящим уважением — едва ли не с большим, чем на мужа. Ради этого стоило корпеть, изучая законы Мана.

Трус или не трус — а переезжать в общежитие придется. Кто знает, что за сосед ему достанется, ведь отец ни за что не согласится оплачивать отдельную квартиру для студента-первокурсника. Разве что попробовать поговорить об этом с матерью…

Пока родители тешились тем, что в третий раз читали вслух письмо драгоценнейшей сестрицы, Аларье оставалось только демонстративно курить на балконе, прикрыв за собой дверь. Все равно было слышно, как ни старайся. Аларья Новак возмущенно фыркнула и швырнула недокуренную сигарету вниз, тут же полезла в карман юбки за следующей. Дражайшие папочка и мамочка были в своем репертуаре: охали и ахали каждый раз так, словно то, что Арья соизволила нацарапать два десятка строчек, привесить к ним пару мутных снимков, сделанных при помощи общественного терминала, и звуковой файл типа «люблю-целую-ваша-дочь» — событие планетарного масштаба. Национальный праздник Вольны: курсантка Арья Новак накропала письмо домой!

Аларья злилась и ничего не могла с собой поделать. Не помогало ни жадное, взахлеб, курение, ни презрительные рассуждения о том, что двойняшка по сути дела — тупая неграмотная военщина, жалкая дура в форме и недостойна даже минуты дурного настроения Аларьи. Сестре всегда доставались все родительские любовь и внимание, ей же — только объедки, скудные вопросы об учебе, встречи и проводы из очередного кружка, секции, студии…

Ей даже внешность досталась более выгодная. Сестры-двойняшки были вовсе не похожи друг на друга. Арья была яркой — невысокая, худощавая и длинноногая, с черными, как ночь, волосами и темно-голубыми глазами, белокожая. На нее всегда оборачивались на улице, свистели вслед. Пусть Аларья скорее удавилась бы, чем заговорила с теми парнями, что западали на сестренку — солдаты или курсанты, рабочие, короче, всякая тупая шваль; она завидовала успеху самому по себе. Успеху, который доставался дуре, даже не знавшей, что с ним делать. Арью последние четыре года не интересовало ничего, кроме учебы. Зато в школе она нагулялась от души, и, главное, с кем? С самым заядлым хулиганьем в городе, с быдлом.

Аларья Новак уродилась совсем другой, пошла и не в мать, и не в отца. В детстве ей нравилось думать, что на самом деле у родителей было две одинаковые дочки-близняшки, но одну подменили. Может быть, ее родители — совсем другие люди? Например, художники или музыканты — вот дочери и передался по наследству их прекрасный вкус и тяга ко всему возвышенному, проявившаяся еще в детстве. Потом девочка подросла и перестала фантазировать о подобных глупостях, но зависть и ненависть к сестре, которые Аларья пыталась маскировать под презрение, остались.

Она уродилась, как сама считала, с изысканной и утонченной внешностью. Высокая, тонкая до хрупкости — безо всяких диет, такой обмен веществ, — пепельная блондинка со светлыми серо-голубыми, небесного оттенка глазами. Прозрачное чуть длинноватое личико, острый нос, отчетливо обозначенные на лице скулы. Аларья была бы хороша, если бы не крайняя манерность, не слишком-то подходившая девушке из провинциального городка, дочери простых инженеров.