Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2

Василий Щепетнев

ПОЗОЛОЧЕННАЯ РЫБКА

(Эпилог № 2)

Сегодня он обедал в одиночестве. Дивный шашлык, брюссельская капуста, виноград «дамские пальчики», вино — выдержанная «Массандра», поданная в хрустальном графине, — не вызывали никакого отклика. А как он радовался этому изобилию в первые дни! Нет, не так. Он радовался всему, и в первую очередь — возвращению. Радовался и предвкушал. Конечно, он понимал, что время всенародного ликования, демонстраций, листовок, кубометрами разбрасываемых с вертолетов, и сияющих пионеров с огромными букетами сирени прошло, но все же, все же… «Покорители Венеры, вас приветствует Родина», что-нибудь в этом духе ожидалось непременно. А получилось куда проще, скромнее, приземленное, что ли. Смотри, почти каламбур, жаль, сказать некому.

Быков налил вино в рюмку, посмотрел на свет. Красное вино. Багровое. Входит в курс восстановительного лечения. Поначалу думалось, что вино означает — все, кончилась командировка, привыкай к Земле, товарищ, но и Михаилу полагался без малого литр на день, а уж Крутикова отлучать от космоса явно не собирались. Вымывает радиацию, объяснял Миша (с Михаилом Антоновичем они довольно быстро и естественно перешли на «ты» еще до посадки). Либо плохо вымывает, либо многовато ее скопилось, радиации.

Быков ограничился единственной рюмкой. Достаточно. Кивком поблагодарив официантку, он вышел из столовой. После ужина они с Мишей гуляли с полчасика по берегу, и привычка эта укоренилась.

Ветра сегодня почти не было, море спокойное. Неплохо бы летом приехать, пусть не сюда, а в Ялту или Анапу. И не одному, конечно, и даже не с Мишей.

Быков выбрал голыш, запустил в море. Блин, блин, блин, бульк. И пляж этот, и море, и прогулки казались странно знакомыми, виденными, хотя никогда раньше он не был не то что в санатории — просто на море. В кино, правда, часто видел здравницы. Да еще Иоганыч про свою любимую Прибалтику рассказывал, дюны и сосны, так честно рассказывал, что поначалу мерещились они на каждом шагу. И сейчас мерещатся.

Стало скучно, почти тоскливо, и он пошел дальше, шагом бодрым, энергичным. Нам нет преград ни в море, ни на суше. Давай, давай, иначе закиснуть можно. Очень даже скверно получится — закисший капитан Быков на почти необитаемом острове. В ожидании Пятницы. Правда, капитан сухопутный, бронетанковых войск.

Впереди показался пирс. И часовой в будке, готовый вежливо, но твердо завернуть товарища капитана. Конечно, строгость — вещь полезная и даже необходимая, но с тех пор, как Черное море стало внутренним морем… Впрочем, время вокруг непростое. Тревожное время, товарищ Быков.

Он повернул назад, досадуя, что снова начал думать о неприятном. А как не думать? Рычагом по голове, понимаешь, и всего делов…

В холле, пустынном, гулком, мерцал экран стереовизора. Опять про высокочастотную вспашку. Жизнь идет своим чередом, дорогие товарищи, неуклонно претворяются идеи партии, растет благосостояние, и крепнут ряды.

Быков послонялся по холлу, пальцем потыкал землю в цветочных горшках — влажная, поливают, — полюбовался полотном Айвазовского «Бриг „Меркурий“», авторская копия. Спать рано, рано до неприличия. Он зашел в музыкальный салон. Музыкальных предметов здесь было два: кабинетный рояль, закрытый чехлом серой материи, саржи, что ли, и радиола «Фестиваль». Рояль за все время пребывания Быкова в санатории не раскрывали ни разу, радиолу слушали постоянно. Это дозволялось, более того, было практически обязательным — для поддержания языковых навыков. Китайская, немецкая, английская речь. Аппарат хороший, с чувствительным коротковолновым диапазоном, не то что «Панония», изделие братской республики, двухламповая машина, которая исправно ловила местную станцию, например, тот же Ашхабад, а при великой удаче — еще и Москву с Пекином. Впрочем, у большинства нет и «Панонии», довольствуются проволочным радио. В последнее время появились новые модели, трехпрограммные, Быков получил такую одним из первых — премировали за спасательную операцию, когда Иоганыча выручать пришлось.

Он нажал клавишу, засветилась веселым желтеньким цветом шкала, затем разгорелся зеленый глаз, и звук глушилки ударил по перепонкам. Лягушка в футбольном мяче, да. На матче ЦДКА — «Спартак», и мяч тот влетел в ворота «Спартака».

Быков повернул ручку настройки. Рев смолк, музыка, явно азиатская, заполнила комнату. Братья-китайцы. Мимо, мимо. Он шарил по диапазонам, пока наконец не набрел на передачу из Торонто. Английским Быков владел скверно, и в школе, и в училище долбили: «Зыс из зе тэйбл», и далее почему-то дело не двигалось. Впрочем, техническую литературу читать он в конце концов научился, но разговаривать…

Ничего, он ведь не разговаривать собирается, а только слушать.

Диктор частил взволнованно и горячо, Быков уловил названия Киева и Москвы, а затем длинный перечень городов американских. Корабли, танки, вторжение, бомбардировки, часть слов он угадывал, а остальное просто додумывал. С каждой секундой додумок становилось больше и больше, пока он с досадой не выключил приемник. Информационный блок, безо всяких там релятивистских теорий старика Эйнштейна. Правильно Миша говорит, языки учить нужно, без них тяжело. Где-то он видел набор пластинок. Завтра и начнет. «Зыс из зе тэйбл».

На столиках лежали подшивки газет, около дюжины. Конечно, «Правда», «Известия», «Труд», еще какие-то. Газеты свежие, есть и сегодняшние. Он по привычке начал с «Правды», затем перешел к «Известиям». Трудящиеся столицы обязуются сделать город краше прежнего, и по сему (так и написано: «по сему», — блюстители чистоты родного языка брали за образец петровские указы и ломоносовские оды) рабочие смены отныне длиться будут двенадцать часов, а выходные упраздняются вплоть до полного выполнения обязательств. Значит, краше прежнего. А, вот еще: полностью восстановлено движение по Садовому кольцу. Большего, как он ни старался, отыскать не смог. Новая посевная станет триумфом высокочастотной вспашки — все газеты писали именно об этом, даже «Советский спорт», даже «Оймякон штерн», невесть как попавшая сюда. Да, придется вам научиться мерзлоту пахать, ребятушки. Или надейтесь на манну небесную.

Сестричка милосердия пригласила его на очередной осмотр. Доктор долго расспрашивал про самочувствие, потом загнал в ящик, опять укол, опять мудрые, обязательные к исполнению советы — сон, прогулки, диета.

— Настоятельно рекомендую настольный теннис.

— Слушаюсь, доктор. — Он осмотрел себя в зеркало. Краше не стал, но отъелся почти до прежних размеров, одежда уже не болталась, и сила возвращалась помаленьку. — Только ведь играть вдвоем нужно, а я один с некоторых пор у вас числюсь.