Сергей Смирнов - Эвтанатор (Записки врача)

Я сразу вспомнил рассказ моих блокадников, и мне стало тошно.

Менты от гостиницы глупо ржали, не вмешиваясь. Ну как же, гости города! Полные карманы долларов - кто же их тронет?

Другое дело - наша малолетняя давалка...

- Ты откуда? - спросил я, поворачиваясь к ней. Она стояла у парапета, пытаясь стереть грязь с коротенькой белой юбочки.

- А тебе чего?

- Так, - сказал я. Кивнул в сторону веселой кампании. - Вон те, видать, из Финляндии...

- Гады, жмоты, жлобы немые! - ругнулась проститутка. Потом покосилась на меня: - Курить хочешь?

Я кивнул. Она достала из кармана кожаной курточки "Мальборо".

Мы закурили. - Вообще-то я из Вологды, - сказала она через некоторое время.

Я молчал, пускал дым в сторону кампании, удалявшейся по набережной Фокина.

- Ну, не из самой... Из Сокола... - она повернулась ко мне. - Город такой - может, слышал?

Я покачал головой.

- Ну, не из самого Сокола... - неуверенно сказала она. И замолчала. Я разглядел ее получше. Годов неопределенных - в смысле, от пятнадцати до двадцати пяти, под краской не видно. Одежка вроде модная, а значит, дорогая. Слегка обкуренная.

Я докурил, сказал:

- Клиент сорвался?

Она неохотно ответила:

- Ну... Да так себе клиент, трепло, да еще педик. И небогатый, видно. Спустил штаны и бегал с голой задницей по номеру. Он думал, я возбуждаюсь, а я со смеху помирала.

- А много тебе платят?

- Заплатить, что ли, хочешь? - покосилась она на меня.

- Ну... смотря сколько.

Она махнула рукой, сплюнула.

- Куда тебе...

- Зря, - я покачал головой. - Не гляди, что я по-простому одет. Может, я прибедняюсь, а дома - чемоданы с деньгами.

Она округлила было глаза, потом засмеялась. Смеялась, пока тушь не потекла.

- А ты где живешь-то?

- В районе Гражданки.

- Далеко...

- Не пешком же...

Она подумала.

- Вообще-то, мне отработать надо. А то завтра эти волки сюда не пустят, - она кивнула в сторону гостиницы. Потом сказала:

- Сотню дашь?

- Пятьдесят, - сказал я. - Ну, а если понравится, то и сотню.

- Ну ладно.

Она деловито щелкнула замочком, достала из косметички зеркальце, посмотрела на себя, припудрила фингал.

- Не бойся, я не заразная. Заразных отлавливают и бьют. Чтоб клиентов не отпугивать. А если сомневаешься - презервативы у меня с собой...

* * *

Мы остановили такси и поехали.

Она молчала всю дорогу, только однажды спросила:

- А выпить есть?

- Коньяк устроит?

- Устроит... По вашей бедности...

Водила виду не подавал, косяка не давил. Все-таки я от него старался отворачиваться. И высадить попросил за несколько кварталов. Даже сказал, будто случайно:

- Ну вот и приехали.

Пошли коротким путем, дворами и скверами. Она молчала, только цокали каблучки, как копытца.

* * *

Пришли. Она заперлась в моем совмещенном, а я на кухне разлил коньяк, приготовил яблок на закуску.

Она - глазастая - выйдя из ванны, спросила:

- А ты что, доктор, что ли?

- Доктор.

- Не гинеколог, случайно?

- Нет, терапевт.

- А-а... - протянула. - А я смотрю - у тебя тут лекарства везде. Дома, что ли, принимаешь?

- Бывает, - соврал я.

Выпили. Я - пару рюмок, она - три или четыре. И улеглись на мой временно холостяцкий диван. Все было нормально, она даже постонать успела вполне натурально, позиции меняла сама.

Перекурили - и снова.

Было четыре утра. Я принес ей в кровать коньяку, яблоко, пепельницу.

- А колес у тебя нет? - спросила она.

- Чего нет, того нет.

- А еще доктор...

Она выпила, покурила.

- Слушай, я посплю, а? Тебе во сколько на работу?

Я сказал.

- Ну, разбуди...

И уснула мгновенно, младенческим сном. Даже похрапывать начала.

А я стоял у окна и смотрел, как серый рассвет вползает в город, как загораются окна в домах напротив; вот захлопали двери подъездов, во дворе раздался лай: хозяева пошли выгуливать собак. Питерских собак, наглых и сытых, которых я ненавидел.

До утра пил кофе, потом постоял под душем. Потом разбудил ее.

Она чесалась и зевала, от нее скверно несло перегаром.

Опохмелилась коньяком, выпила кофе, оделась. Кстати, юбку надела новую - у нее в сумке оказался целый вещевой склад.

- Ну, понравилось? - спросила она лениво.

Я молча протянул ей 50 рублей.

Она вытаращила глаза:

- Это что?

- Деньги.

- Да какие это деньги? Я о баксах говорила!..

Я пожал плечами. Она взяла деньги, спрятала, и, собираясь, все ворчала:

- Вот свяжись с такой деревней. Чмо.

Я молчал.

Она правильно поняла молчание. Сказала:

- Ну, привет, - и ушла.

Experimentum in corpus vile не получилось.

И, между прочим, эта сучка сперла у меня непочатую бутылку коньяку и пару стеклянных шприцов. Надо же - а я и не заметил.

* * *

Олимпиада Петровна вызвала меня. Я перезвонил ей, она сказала:

- Афоню выписали домой, умирать...

Когда я пришел - был уже вечер, - Олимпиада Петровна встретила меня словами:

- Совсем плох...

Я вымыл руки, прошел за занавеску к Афанасию Неофитовичу.

Лицо его было неподвижным и синюшного цвета. Он приоткрыл рот и долго, мучительно выговаривал одну единственную фразу:

- Вы уж... не обижайте... Липа все сделает...

Я посмотрел: ему прописали омнопон, десяток ампул лежали в коробке на тумбочке, здесь же были одноразовые шприцы - неслыханная по тем временам роскошь. Впрочем, блокадников тогда обеспечивали по высшему разряду.

Я пошел на кухню, где ждала Олимпиада Петровна. У нее тряслись руки, когда она доставала из шкафчика сберкнижку, распухшую от вложенных в нее "сотенных".

- Алексей Дмитрич, - сказала строгим, но предательски дрожащим голосом. - Мы решили. Помогите ему, а потом - мне.

Я покачал головой.

- Я не смогу, Олимпиада Петровна. Одна смерть еще как-то может сойти с рук, а две подряд, да еще со следами инъекций... Вы уж простите.

Она села за кухонный стол и беззвучно заплакала. Это продолжалось, как мне показалось, очень, очень долго. Потом раздался слабый зов Афанасия Неофитовича. Я не сразу понял, что он говорит, только когда подошел, догадался по губам:

- Сынок!..

Я вколол ему омнопон - сразу две ампулы. Он успокоился и уснул. Дыхание было неровным, со свистом. И лицо угрожающе синело, губы сжались в белые ниточки.

Вернувшись на кухню, я сказал, отводя глаза:

- Я принесу вам все, что нужно сегодня ночью. И научу, что нужно сделать.

Она вцепилась в мою руку и стала трясти ее, всхлипывая и долго не выпуская.

- Поставьте... потом... две свечки у Николы Морского...

* * *

Я не буду описывать в подробностях то, что делал в ту печальную ночь. У старика вены были исколоты - так что можно было смело вставлять иглу Дюфо. Капельницу я устроил с помощью вешалки-треноги. И повернул вентиль.