Мэрион Брэдли - Ветры Дарковера

— Я здесь, — раздался голос сзади, и она вышла вперед, чтобы взять его за руку.

Он произнес шепотом:

— Как хотел бы я снова увидеть твое лицо, всего лишь раз, собственными глазами… — И вновь умолк со вздохом. У Баррона больше не было гнева, только жалость, и он понял, с крепнущей уверенностью, которая отныне больше не покидала его, что жалость эта — худшее из всех наказаний для человека, укравшего его тело и душу.

Далеко внизу прозвучал горн, и женщины кинулись к окну. Баррону не нужно было следовать за ними. Он знал, что там происходит. Прибыл Вальдир Альтон с Ларри и своими людьми. Он проехал вслед за ним половину гор и, потеряв, двинулся прямо сюда, зная, что рано или поздно, все кончится именно здесь. Баррон теперь не удивлялся тому, что маску его связали со Сторном. Ларри слишком долго находился с ним в близком контакте.

Сторн выпрямился, со спокойной совестью сильно уменьшившей жалость и восстановившей его в глазах Баррона.

— Судьба моя в руках Комина, — произнес он, словно самому себе. Пойдемте, я должен приветствовать своих гостей и судей.

— Судить тебя? Карать тебя? — говорил Вальдир несколькими часами позже, когда закончились формальности — как могу я наказать тебя сильнее, чем наказала тебя судьба, Лоран Сторн? Лишенный свободы., зрения, ты снова слеп. Ты действительно думаешь, что лишь ради защиты несчастных жертв мы сделали то, на что ты отважился, нашим величайшим табу?

Баррону трудно было смотреть в лицо Вальдиру, теперь же, перед жестокой правдой и справедливостью он поднял взгляд и произнес: — Кстати, я должен вам лошадь.

— Оставь ее себе, — спокойно ответил Вальдир. — Ее точная копия приготовлена тебе в качестве дара по окончании твоей работы у нас. Теперь, вместо этого, я передам ее Гвину. Я знаю, что ты не можешь нести ответственность за столь внезапный отъезд и мы благодарны тебе — или Сторну — он быстро улыбнулся — за спасение станции и всех лошадей в ночь Призрачного Ветра.

Он повернулся к Дезидерии и глаза его стали еще строже. Он сказал: Ты знаешь, что мы оставили Шарру уже много веков назад?

— Да! — вспыхнула она. — Вы, Комины, готовы лишить нас как новой, земной помощи, так и старой, дарковерской!

Он покачал головой.

— Мне не нравится то, что делает Альдаран. Но мне не нравится и то, что делают некоторые мои люди. Я не сторонник мысли, что Земля и Дарковер навсегда останутся несовместимыми силами и телами. Мы — братья, братские миры, нам стоит соединиться — а вместо этого нас объединяет вражда. Все, что я могу сказать — да помогут тебе Боги, Дезидерия — все, которых ты сумеешь найти! И ты знаешь закон. Ты вмешалась в личную вражду и разбудила телепатические способности в тех, кто не имел их. Теперь ты, и только ты ответственна за обучение твоих жертв самозащите. У тебя останется немного времени для работы в качестве Хранительницы, Дезидерия, — Сторн, Меллита и Баррон теперь под твоей ответственностью. Их следует научить пользоваться той силой, которую ты в них разбудила.

— Не только я, — произнесла она, — Сторн сам открыл ее и счастьем, а не наказанием моим будет помочь им! — Она вызывающе посмотрела на Вальдира и взяла в свои руки бледные ладони Сторна.

Ларри повернулся к Баррону, бросил взгляд на Вальдира, словно спрашивая разрешения, и произнес:

— У тебя еще осталась работа у нас. Тебе не нужно возвращаться в Зону Земли, если ты не хочешь, и прости, но я думаю, тебе теперь там не место.

Баррон произнес: — И никогда не было, — Меллита не двинулась, но ему показалось, что она встала рядом с ним, когда он проговорил, — я всегда принадлежал этому миру.

На долю секунды он увидел странное разделенное будущее — землянин, действующий «за» и «против» Земли в этом странном, разобщенном мире, безжалостно разорванный, и все же знающий свое место. Сторн украл его тело, а взамен дал ему сердце и дом.

Он знал, что место его теперь навечно здесь, что если Сторн занимал его место, то он теперь будет занимать место Сторна, и с каждым годом все сильнее. Он будет править миром, глядя на него двойным зрением, Дарковер станет другим. Но рядом с Меллитой он не боялся ничего, это был хороший мир — его собственный!

Конец.