Кир Булычев - На днях землетрясение в Лигоне

За окном, словно по сигналу, запели птицы.

— …И потому, — закончил Махакассапа, — я беспокоюсь за участь Лами.

Я допил чай, поставил стакан на блюдце.

— Сейчас придет староста деревни, — сказал старик. — Я жду его. Староста знает, где Па Пуо.

К тому времени, когда мы заперли визжавшего, перепуганного Матура в комендатуре, сдали медикам обожженного сторожа, расставили посты у механических мастерских, лесопилки и в других важных точках города, чтобы грустные события не повторялись, ночь уже перешла через экватор. Город немного притих. Я доплелся до кабинета и, не раздеваясь, прилег на диван. Я лежал с открытыми глазами.

Мне показалось, что по коридору кто-то идет. Медленно, осторожно. Шаги остановились у двери. Я знал, что люди, которые пойдут на все, чтобы помешать мне, могут решиться меня убить. Это не значит, что я трус, но позорно погибнуть, лежа на диване!..

Я вскочил, стараясь не поднимать шума, взял со столика кобуру и на цыпочках отбежал к двери, так, чтобы, когда она откроется, оказаться за ней.

В дверь тихо постучали костяшкой пальца, словно проверяя, здесь ли я. Я молчал. Я видел, как медленно опускается ручка двери, и это напомнило мне кадр из какого-то фильма ужасов. Я вынул пистолет из кобуры.

Я не сразу узнал человека, потому что свет от настольной лампы почти не достигал двери. Этого человека я меньше всего ожидал увидеть здесь, ночью. Меня охватил стыд за то, что я, комиссар округа, прячусь за дверью, словно царь, опасающийся заговорщиков.

Отец Фредерик сделал шаг внутрь и остановился, осматриваясь.

— Вам не спится, святой отец? — спросил я, выходя на середину комнаты. Надеюсь, он не догадался, что я прятался за дверью.

— О, господин майор, вы меня так испугали.

— Как вы прошли мимо солдата?

— Солдат спал, я не стал его будить.

— Хорошо, — сказал я, проходя за стол и указывая миссионеру на другой стул. — Что привело вас, святой отец, ко мне в такое необычное время? Если вы беспокоитесь за участь вашей школы, детей вывезут с утра.

— Я знаю, знаю… я очень благодарен. Я пришел совсем не за тем.

Я осторожно выдвинул ящик письменного стола и положил пистолет внутрь. Лишь важное дело могло заставить миссионера заявиться ко мне в четыре часа ночи. Как странно, думал я, разглядывая его белое, длинное лицо. Вот я был мальчишкой, бегал по улицам, мы дрались с учениками миссионерской школы, а отец Фредерик разнимал нас, и он был точно таким же старым. Прошло двадцать лет, появились новые государства и города, сколько людей умерло и родилось, а миссионер все шагает по улицам Танги, направляясь к белой, словно сложенной из детских кубиков церкви с острым длинным шпилем. Враг ли он мне? Враг ли он моей стране? В университете мы устраивали демонстрации, чтобы изгнать из Лигона миссионеров. Они пришли сюда с англичанами, даже раньше, чем англичане, и воспитывали рабов, которые потом служили новым хозяевам. Я это понимал, но отец Фредерик настолько сросся с нашим Танги, что трудно было считать его колонизатором и создателем рабов.

— Вы знаете, майор… — сказал отец Фредерик глубоким грудным голосом. Он говорил по-лигонски не хуже меня, я как-то видел написанную им грамматику лигонского языка. — Я провел в этом городе большую часть жизни. И я люблю эту страну и надеюсь, что похоронят меня здесь, у церкви.

Миссионер на несколько секунд замолк. Потом продолжал, без связи с предыдущим:

— С возрастом становится все меньше и меньше друзей, как воды в реке к концу засухи. Моим самым близким другом был капитан Васунчок, хотя мы с ним никогда не афишировали эту дружбу.

— И семейство князей Урао, — добавил я.

— Что же, вы правы. Я много лет знаком с вдовствующей княгиней. И в свое время возлагал большие надежды на князя Као. Мне хотелось бы, чтобы он вырос полезным для своей страны человеком. Но, к сожалению…

Я посмотрел на часы. Четверть пятого. Мне так и не удастся поспать. Отец Фредерик заметил мой взгляд.

— Я буду краток, — сказал он. — Ведь я пришел не для воспоминаний. Я давно знал, что князь имеет дополнительный источник доходов, чтобы финансировать свою политическую деятельность. Он, в сущности, большой, избалованный, сорокалетний ребенок, воображающий себя генералом, премьер-министром, диктатором.

Я не перебивал отца Фредерика.

— С моей точки зрения, контрабанда наркотиков — самое низменное из человеческих занятий, ибо они отнимают у человека не только тело, но и душу. Я долгое время не хотел в это верить, несмотря на доказательства, которые приводил мне покойный капитан Васунчок, но, когда я убедился, наконец, в этом, я пришел к единственно возможному для меня решению. Я решил сделать все, чтобы пресечь торговлю наркотиками. И спасти этим не только тех людей, которым предназначается опиум, но и самого князя. Я знал лишь одного человека, обладавшего смелостью, чтобы бороться с князем. Это был капитан Васунчок. И с тех пор я передавал ему все, что мог почерпнуть из разговоров с князем или из тех слов, которыми князь и его приближенные обменивались в моем присутствии. С моей помощью капитану удалось узнать, когда с севера прибывает очередной груз опиума, и Васунчок попытался перехватить его. Это было за две недели до вашего прилета. К сожалению, капитана постигла неудача. Он был ранен. Затем мне удалось узнать еще об одном грузе. Вчера отряд солдат уезжал к сосновой роще, но я не знаю, чем это кончилось. Думаю, что ничем, потому что во главе отряда был капитан Боро, который вряд ли посмел что-либо предпринять без разрешения князя.

— Вы правы, — сказал я.

— Вчера Васунчок умер. Я глубоко убежден, что виновником его смерти, как ни тяжело это говорить, был князь Урао.

— Да.

— Тогда я решил прийти к вам. Вы здесь новый человек, и вряд ли князь успел опутать вас, как других.

— Нет, — сказал я не улыбаясь, хотя, конечно, был некоторый мрачный юмор в том, что мы обсуждали мою собственную продажность, — он даже и не пытался этого сделать.

— Я позволил себе говорить долго, чтобы вы поняли меня и поверили мне. То, что я скажу, — правда, но вам придется делать усилие над собой, чтобы поверить в нее, так как эти сведения исходят от меня, белого миссионера.

— Я верю вам, отец, — сказал я. — Я ведь сам из Танги. И мой отец был с вами в одном японском концлагере.

— Да, я помню его. Он погиб там… Довольно давно, может, полгода назад, в доме князя было совещание с другими сепаратистами. Я никогда не вмешивался в их дела, так как полагал, что каждый народ сам избирает себе правление и в случае, если правительство ему не нравится, некого винить, кроме самих себя. Тогда, может, вы помните, была вспышка сепаратистских настроений в связи с очередной попыткой правительства лишить князей их привилегий. Князья готовились к восстанию, которое сорвалось из-за их разногласий, но когда обсуждалось, как обороняться от лигонских войск, они решили заминировать некоторые дороги и здания в Танги…