Валентина Мухина-Петринская - Планета Харис

— Ты не понимаешь, Уилки. Теперь я уже не ученый… не артист, а главное — коммунистом настоящим я не могу быть.

— Но… ладно, Уилки, тебе нельзя волноваться. Ты просто болен, и это пройдет.

— Может быть, и пройдет, — неуверенно согласился Уилки. Рука его нервно теребила одеяло — тонкая выразительная рука.

— Конечно пройдет! Тебе тяжело говорить. Хочешь, Кирилл тебе расскажет о России? Ты никогда там не был.

— Я с удовольствием послушаю о России… потом. Я хочу, чтоб ты знал, что именно со мной сделали. И пусть русский узнает. Ничего, сейчас мне лучше. Слушайте.

Мне сказали, что я арестован. Было три часа ночи, и на них была форма полиции. Но привезли меня не в тюрьму, а в какую-то больницу. Может, в тюремную больницу?

Я был заперт, в двери волчок, ни одного окна, в потолке лампы дневного света, но это была не камера, а одиночная палата. Даже пахло больницей.

Никто меня не допрашивал, меня не били. Никакого видимого насилия. Снотворное мне дали с едой или питьем. Но в лаборатории я очнулся… Я лежал на столе, вокруг что-то делали врачи в обычных марлевых масках, какие надевают перед операцией. И хотя я буквально засыпал, я стал протестовать. Мне сказали: «Не волнуйтесь, вам не сделают ничего плохого. Вы убедитесь в этом потом».

— Что вы хотите со мной делать? — закричал я. — Я не разрешаю меня оперировать. Вы ответите за это!

— Но вас никто не собирается оперировать, — возразил человек в марлевой маске. Я почувствовал укол и уснул.

Я проснулся опять в своей палате, у меня ничего не болело. Я ощупал себя. Нигде ни следа операции. Я только ужасно хотел спать и уснул, несколько успокоенный.

Не знаю, где я был и сколько там был. Я не знал, что вокруг моего имени поднялся во всем мире такой шум…

Окончательно я пришел в себя в пригородной аптеке, куда меня доставили какие-то люди, по их словам подобравшие меня на дороге.

Я назвал свое имя, и через какие-нибудь десять минут аптеку заполнили взволнованные репортеры.

Сначала я чувствовал себя как будто ничего… Я только удивился, что вызываю такой интерес к своей персоне.

Мне стали задавать вопросы. Я рассказал то, что и вам, больше ведь я ничего не знал. А затем… было задано несколько вопросов. О моих взглядах на те или иные проблемы нашего времени, и я… почувствовал неладное.

— Уилки, милый, не надо об этом! — вскричал астрофизик с ужасом.

— Потерпи. Ты должен знать. Я чувствовал… я мыслил не так, как всегда. О! Как я был благодушен! Как миролюбиво настроен ко всему, что творится вокруг… Технократическая олигархия? Ее всевластие? Но они же пекутся о будущем Америки. Они знают, что делают. Они, право же, хорошие парни! Непонятно, почему я за них не голосовал… И вообще, мое дело сторона. Я маленький человек. Была бы работа да девчонка в придачу… Я ужасался своим словам!..

— Не надо, Уилки, прошу тебя!

— Уже все… Вот тогда со мной начался первый припадок. Меня доставили в клинику. Память мне пока не изменила. Но в глубине души я удивляюсь самому себе. Чего мне, собственно, нужно? Что я лезу на рожон? Я — маленький человек, клоун и мим. Как все, так и я. Разве мне больше всех надо? Ну, вступил в Коммунистическую партию США сдуру, по молодости лет, но не пора ли закругляться? Вот, дорогой брат, что у меня теперь на душе. Ты помнишь, что я говорил тебе в нашу первую встречу, когда мы с тобой проговорили всю ночь напролет. Тогда я рассуждал иначе, не так ли?

— Уилки! Родной мой!

— Подожди. Обещай мне, что вы, ученые, будете бороться, не дадите им… обесчестить науку…

— Обещаю. Даю слово! Вот в присутствии Кирилла.

— Будьте покойны, Уилки Саути, — заверил я, — мы оба выступим на пресс-конференции. Об этом узнают народы всего мира.

— Спасибо… Кирилл Мальшет, — Уилки пожал мне руку и слабо улыбнулся брату.

— Пожалуй, я посплю, — сказал он тихо и закрыл глаза. Уилки подоткнул ему одеяло, поцеловал его, и мы вышли на цыпочках.

Домой вернулись мы вместе. Но вечером Уилки уехал к брату в больницу, предупредив, что будет возле него всю ночь. Я предложил свои услуги, но Уилки сказал, что лучше не надо: все-таки я русский, и не надо зря дразнить гусей.

Вечер я провел с Джен и близнецами. Рассказывал по их просьбе о России и о Луне. Потом разошлись по своим комнатам.

Джен чего-то боялась и попросила садовника и механика-шофера ночевать в доме. Сама заперла все окна и двери.

Перед сном, лежа в постели, я думал об истории Уилки Саути. Беспокойство за судьбу мима не покидало меня. Как врач, я понимал, какой операции подвергли Уилки Саути, и восхищался его силой воли.

Потом мысли перекинулись на другое. Я вспомнил о доме. Рената… Почему я полюбил именно ее? Не Вику, например, которой я искренне восхищаюсь. То, что я знаю о ней, о Ренате, скорее могло помешать.

Я привык видеть людей, всегда торопящихся куда-то, часто нервничающих, с громкими пронзительными голосами. Возможно, причина этого — в чрезмерном шуме.

И вот я встретил человека совершенно другого. Удивительного! Словно стройная елочка на солнечной лесной полянке. Высокая, тоненькая, крепкая, дружив с ветром и солнцем. Как же возле нее легко дышится. Какие у нее светлые, ясные серые глаза, большой чистый лоб, русые блестящие волосы. И говорит и смеется она неторопливо, негромко. И от слов ее веет такой же ясностью, чистотой и миром, как от всего ее облика. У нее маленькие огрубелые руки, которые не боятся земли.

Если бы эта девушка стала моей женой, я бы назвал себя счастливейшим человеком. Только бы она не исчезла так же загадочно, как появилась!!!

Я не могу без нее жить.

На рассвете что-то разбудило меня. Словно ледяным ветром пахнуло. В дверях стоял Уилки в пальто и шляпе и смотрел не на меня, а куда-то в окно.

— Уилки! — вскричал я испуганно.

— Тише, тише, Кирилл, — остановил он, — разбудишь Джен. Он прошел в комнату и, сбросив пальто прямо на пол, присел в кресло. Шляпу он забыл снять. Галстук где-то оставил. В сумраке рождающегося утра лицо его казалось постаревшим и серым.

Передо мной словно сидел Уилки Саути и смотрел невидящим взором. Тогда я стал торопливо одеваться, сдерживая дрожь и путаясь от волнения в одежде.

Одевшись, я распахнул окно, сел рядом с ним.

— Уилки Саути умер, — сказал он как-то безжизненно. — В два часа ночи.

Долго мы сидели молча, подавленные бедой.

— Я любил своего брата, — тяжело проговорил Уилки. — Ты не представляешь, Кирилл, как я любил его. Будьте прокляты негодяи, убившие его!..

Он опять надолго умолк, глядя в окно. Там разгорался день — алый восток, алые снизу тучи, — будет сильный ветер.