Уолтер Тевис - Человек, который упал на Землю

Ньютон коротко вздохнул. Затем сказал:

— Мне нужно зеркало. — Он начал рыться в карманах, и вдруг им снова овладел ужас: он не нашёл специального маленького пинцета для удаления мембран… — Простите, — сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности, — простите, но мне нужен мой инструмент. Наверное, он остался в моей комнате…

Человек из ФБР терпеливо улыбнулся.

— Ну же, — сказал он. — Мы не можем провести здесь целый день. И в комнату я уже не смогу войти, даже если захочу.

— Ладно, — сдался Ньютон. — Тогда, может быть, у вас есть маленький пинцет? Я попробую справиться с ним.

Лаборант скривился.

— Сейчас. — Он пробормотал что-то ещё и подошёл к шкафчику. Через минуту он собрал внушительный набор сверкающих инструментов — пинцетов и разных похожих на них приспособлений непонятного назначения. Он выложил их на столик рядом с зубоврачебным креслом.

Одна из женщин уже сунула Ньютону в руку круглое зеркальце. Ньютон взял со столика пинцет с тупыми концами. Он не очень походил на тот, что был у Ньютона, но должен был сработать. Ньютон пощёлкал им в качестве эксперимента. Может быть, немного большеват, но должен подойти.

Затем он обнаружил, что не может держать зеркало твёрдо. Он попросил стоящую рядом с ним женщину подержать его. Она шагнула к Ньютону и, взяв зеркало, поднесла его слишком близко к его лицу. Он попросил её немного отойти, а затем повернуть зеркальце так, чтобы ему было хорошо видно. Он не переставал щуриться. Лаборант в жёлтом халате начал постукивать ногой по полу. Казалось, постукивание попадало в ритм с пульсацией света.

Когда Ньютон поднёс руку с пинцетом к глазам, его пальцы начали неудержимо дрожать. Он быстро отдёрнул руку. Затем попытался снова, но не смог поднести пинцет к глазу — так сильно тряслась рука.

— Простите, — взмолился Ньютон. — Ещё одну минутку… — Его рука непроизвольно отдёрнулась от глаза из страха перед инструментом в отчаянно трясущихся, неуправляемых пальцах. Он уронил пинцет на колени. Нащупав его, он вздохнул и посмотрел на сотрудника ФБР, чьё лицо не выражало ровным счётом ничего. Ньютон прочистил горло, всё ещё щурясь на свету. Почему он непременно должен быть таким ярким?

— Как вы думаете, — спросил он, — можно мне чего-нибудь выпить? Может быть, джина?

Неожиданно человек из ФБР засмеялся. Но его смех больше не казался дружелюбным. Он был резким, холодным, безжалостным. Эхом отдавался он от кафельных стен.

— Ну, хватит уже, — сказал он, снисходительно улыбнувшись, — хватит.

В отчаянии Ньютон схватил пинцет. Только бы удалось вынуть хоть одну из мембран, пусть даже не полностью! Уж лучше он повредит себе глаз, но покажет им… Почему не пришёл Ван Бру и ничего им не сказал? Лучше уж покалечить один глаз, чем позволить этой машине с окулярами заглянуть в его череп, чтобы за каким-то бесом сосчитать бороздки на внутренней стороне затылка — сосчитать, глядя сквозь его чувствительные глаза…

Внезапно сотрудник ФБР сжал запястья Ньютона и снова завёл его руки — такие слабые по сравнению с человеческими — за спину. Кто-то надел ему на голову зажим и затянул его на висках.

— Нет! — тихо вскрикнул Ньютон, дрожа от страха. — Нет!

— Он не мог пошевелить головой.

— Мне очень жаль, — сказал лаборант, — но для этой процедуры нам нужно зафиксировать вашу голову. — В его голосе не было ни капли сожаления. Он подвёл прибор прямо к лицу Ньютона. Затем покрутил колёсико, которое подвело окуляры с резиновыми чашечками к глазам Ньютона, словно бинокль.

И Ньютон, во второй раз за эти два дня, сделал кое-что впервые, кое-что очень человеческое. Он закричал. Сначала он кричал без слов, но постепенно его крик сложился в слова:

— Разве вы не знаете, что я не человек?! Я не человек! — Резиновые чашечки полностью заслонили свет. Он больше ничего не видел. — Я вовсе не человек!

— Ну хватит, довольно, — сказал сотрудник ФБР позади него.

Вспышка серебристого света показалась Ньютону ярче, чем июльское полуденное солнце показалось бы человеку, который только что вышел из тёмной комнаты и смотрит, смотрит на него, не смыкая век, — пока не почернеет в глазах. Затем чашечки перестали давить на лицо, и он понял, что они откатили машину назад.

Лишь после того, как Ньютон упал дважды, они проверили его зрение и обнаружили, что он ослеп.

Ньютона шесть недель продержали в государственной больнице без всякой связи с внешним миром. Правительственные врачи ничем не смогли ему помочь. Светочувствительные клетки его сетчатки выгорели почти полностью: всё, что он мог теперь видеть, напоминало сильно засвеченную фотопластинку. Через несколько недель он уже мог с трудом отличить свет от тьмы, и если у него перед глазами помещали большой тёмный предмет, он мог сказать, что это и в самом деле большой тёмный предмет. Больше он не мог различить ничего — ни цвета, ни очертаний.

В это время Ньютон снова начал думать об Антее. Он стал ловить себя на том, что вызывает в памяти старые разрозненные воспоминания, по большей части из детства. Он вспомнил игру, вроде шахмат, которую любил ребёнком, — в неё играли прозрачными кубиками на круглой доске — и её сложные правила, по которым бледно-зелёные кубики получают превосходство над серыми, если выстроить их в многоугольник. Он вспомнил музыкальные инструменты, на которых учился играть, книги, которые прочёл, особенно книги по истории, и то, как в возрасте тридцати двух антейских лет — или сорока пяти земных — вместе с женитьбой закономерно окончилось его детство. Жену он сам не выбирал, хотя иногда это допускалось, а разрешил сделать выбор своей семье. Его брак оказался плодотворным и достаточно приятным. Между ним и его женой не было страсти, но антейцы не были страстным народом. Теперь, ослепший, в американской больнице, он вспоминал жену с большей нежностью, чем когда-либо раньше. Он тосковал по ней, и хотел, чтобы она была рядом. Иногда он плакал.

Не имея возможности смотреть телевизор, он временами слушал радио. Так он узнал, что правительство не смогло удержать в тайне его слепоту. Республиканцы извлекли из его положения немалую выгоду для своей предвыборной кампании. То, что с ним произошло, они назвали примером произвола и безответственности со стороны руководства страны.

Уже через неделю он не держал на них зла. Разве можно злиться на детей? Ван Бру сконфуженно принёс ему извинения: всё это было недоразумением, он не знал, что ФБР не уведомили о его особенностях. Ньютон понимал, что Ван Бру по большому счёту наплевать, и его заботит лишь одно, — что Ньютон расскажет газетчикам, какие имена назовёт. Ньютон устало заверил его в том, что преподнесёт всё как неотвратимый несчастный случай. Просто несчастный случай — никто не виноват.